Давид Ефимович растягивает губы в белозубой скупой улыбке.

— Это всё костюм. В нём и обезьяна будет выглядеть вполне прилично.

— Не скажите, — возражаю я и усаживаюсь на заботливо отодвинутый для меня стул. В этот момент будто изниоткуда у нашего стола материализуется официант.

— Могу я предложить вам что-нибудь на аперитив?

— Давид Ефимович, как думаете, для шампанского не слишком рано? — хулигански сощуриваюсь я.

— Для него никогда не рано, особенно при наличии повода.

— Тогда нам шампанского!

Гройсман кивает, будто даёт официанту своё добро. Так неосознанно себя ведут сильные, привыкшие командовать мужчины. И вот такие мелочи рассказывают мне о настоящем Давиде Ефимовиче гораздо больше, чем любые его рассказы о себе. Может, я и не психолог, но кое-что в этой жизни я понимаю тоже.

— Вы надолго в наши края?

— Пока на пару дней. По работе.

— Вы же утверждали, что пенсионер, — посмеиваюсь под нос.

— Одно другого не отменяет, — ворчит Давид Ефимович. — Кстати, ты так и не рассказала, по какому поводу радость.

— Котька, моя дочь, похоже, пошла на поправку. Мне об этом сообщили как раз перед нашей встречей. Собственно, из-за этого я и задержалась.

— Новости и впрямь отличные. Насколько я помню, её врач — Диня? В смысле, Королёв?

— Да, — удивляюсь я. — Вот это память у вас, Давид Ефимович. Я прямо поражаюсь.

— Память здесь ни при чём. Мы с Диней учились в одной группе. Только он на хирурга-онколога распределился, а я — на хирурга-травматолога.

— Как? — охаю. — Я думала, вы психотерапевт или что-то вроде. А вы — хирург?

— В прошлом, — Гройсман морщится, как от зубной боли. — Сейчас я не оперирую. Только преподаю.

— Ещё и преподаёте? — Кажется, меня уже нельзя удивить больше, но Давиду Ефимовичу удаётся и это.

— Ну, кто-то же должен учить юных медиков, правда?

— А психология?

— Ах, это… Это мое хобби. Как насчёт макарон с трюфельным соусом?

Хобби, значит. Ага. Так я и поверила. Да он же настоящий медиатор. Такими навыками просто так не овладеешь. Наверняка его специально под это затачивали. Впрочем, я не считаю себя в праве о чём-то его расспрашивать. Понимаю, что у каждого человека есть какие-то свои линии, за которые лучше не заходить. А у конкретно этого человека эти самые линии обозначены очень чётко.

Вечер удался на славу. Вкусный ужин, приятная беседа. Интерес? Не знаю… Давид Ефимович лишнего не позволяет. Он ведёт себя сдержанно и галантно, как истинный джентльмен. Я опять много говорю, Гройсман по большей части слушает. На первый взгляд между нами нет абсолютно ничего общего. Мы люди разных поколений, но этого как-то не чувствуется. Пожалуй, это первое свидание, после развода, с которого мне не хочется во что бы то ни стало сбежать. Если нашу встречу можно назвать свиданием. В любом случае, интерес такого мужчины здорово поднимает обронённую Победным самооценку. Я самой себе кажусь лучше, мудрее и рассудительнее. Хотя, опять же, может дело в шампанском, к которому Давид Ефимович, в отличие от меня, не притронулся.

— Спасибо за этот вечер.

— Он ещё не окончен. Я намереваюсь тебя подвезти.

— Это совершенно необязательно…

— Я настаиваю.

Гройсман — старообрядчик. Но мне по душе его старомодность. Есть в ней что-то ужасно привлекательное. А ещё в том, что выболтав о себе всё еще при первой встрече, мне не нужно казаться лучше, чем я есть.

Давид Ефимович ездит на старом добром «Крузаке». Под музыку в дороге меня позорно смаривает сон. Гройсману даже приходится меня окликнуть, чтобы уточнить адрес. Доезжаем быстро — город свободен от пробок. Мой спутник настаивает на том, чтобы проводить меня до подъезда. Я не возражаю. Все мои мысли — о том, поцелует ли он меня на прощание. И хочу ли я этого? Скорей всего, нет. Это всё усложнит.

Из тени у входа материализуется фигура мужчины.

— Саша…

— Борис? А ты какими судьбами так поздно?

— Да вот! Ждём тебя с детьми, ждём. А ты… — Победный проходится въедливым взглядом по моему спутнику.

— А зачем вы меня ждёте?

— Отметить хорошие новости. Я тебе звонил раз пять.

— Давид Ефимович, это — Борис Победный. Боря, это Давид Ефимович.

— Очень приятно, — кивает Гройсман. — Раз тебя есть кому проводить, я пойду. Завтра тяжёлый день.

— Да, конечно. До свидания, спасибо за чудесный вечер.

— Тебе спасибо, — криво улыбается Давид Ефимович, жмёт руку Борису, будто не замечая, как тот бесится, и напоследок касается рукой моего локтя.

— Кто это? — первым делом спрашивает Победный, когда мы остаёмся одни.

— Мой друг.

— Друг? Не морочь мне голову. Когда тебя потянуло на стариков?

— Он не старик. А ты смешон.

Борис бесится. Всё время, что мы поднимаемся в лифте, ворчит, шипит и всячески меня достаёт. Делаю вид, что не слышу. Привычная тактика работает на ура. Ни за что и никому я не позволю испортить этот чудесный день.

В гостиной работает телевизор.

— Подожди! Тебя нужно предупредить, что…

Не дослушав Бориса, заглядываю в комнату и застаю там вполне себе мирную картину. Котька с Олегом сидят, обнявшись, на полу. Рядом, подложив подушки под спину, расположился Мирон. Вся честная компания смотрит очередной фильм про Джеймса Бонда и хрустит чипсами. И эта картинка рождает во мне непреодолимое желание к ним присоединиться. Но вместо этого я, оставаясь незамеченной, просто наблюдаю за ними. Это такой бальзам для души! Мне становится тихо-тихо. Спокойно. Котька трётся носом о грудь мужа. Что-то, улыбаясь, ему говорит. И он улыбается тоже, когда касается капюшона у неё на голове и стаскивает вниз. С моих губ срывается странный мяукающий звук. Я вроде была готова, что рано или поздно это случится, но…

— Ты всё-таки побрилась.

— Мы все оболванились. Ты только Мира не ругай…

Я хмурюсь. Щелкаю выключателем и… Они действительно оболванились. Лучше и не скажешь.

— Это в знак солидарности, что ли? — растерянно перевожу взгляд с одной бритой макушки на другую.

— Ага. Я умоляла Олега этого не делать. Но он не послушал. Ему идёт, правда? Да и Мира ничем не испортишь. А я…

— Тебе тоже идёт. Очень стильно. И всякие шарфы вязать удобно, волосы не будут мешаться. Знаешь, по типу тюрбана?

— Так все догадаются, что я больна.

Ах да. Мы же держим это в секрете.

— А мне кое-кто сегодня сказал, что ты идёшь на поправку. Надо же! Неужели наврали?