Такси остановилось перед домом номер 92 по бульвару ВиктораГюго. Это была тихая окраина Парижа. Марк поспешно сунул таксисту несколькобанкнот и побежал в больницу. Приемные часы давно закончились, однако Маркстремительно прошел к столу справочной службы и потребовал информацию омадемуазель Шанталь Мартин. Ему сказали, что Шанталь лежит в палате 401, еедоставили с инсулиновым шоком, но сейчас ее состояние удовлетворительное ичерез два дня она сможет вернуться домой. Слушая медсестру, Марк смотрел на неев смятении. Не вступая в дальнейшие разговоры, он прошел к лифту и поднялся начетвертый этаж. Выйдя из лифта, он оказался перед сестринским постом. Медсестрастрого посмотрела на него и спросила:

– Что вам угодно, месье?

– Я к мадемуазель Мартин. – Марк пытался говоритьвластным тоном, но ему вдруг стало страшно. Как это случилось, почему? Он вдругпочувствовал угрызения совести – ведь он уехал, оставив Шанталь одну. – Мне нужноее видеть.

Медсестра покачала головой.

– Завтра.

– Она спит?

– Вы можете навестить ее завтра.

– Прошу вас, я приехал издалека... – Марк хотел былосказать «с юга Франции», но потом передумал и открыл бумажник. – Я прилетел изСоединенных Штатов, из Сан-Франциско. Я вылетел первым же рейсом, как толькоузнал о том, что произошло.

Повисла долгая пауза. Наконец медсестра сдалась:

– Ну хорошо, вы можете ее навестить, но не больше двухминут. А потом вы немедленно уйдете. Вы ее... отец?

Марк только головой покачал, это было последним ударом.

Медсестра проводила его до палаты, это оказалось недалеко.Оставив Марка-Эдуарда у двери, она ушла. Немного помедлив на пороге, он тиховошел в палату и шепотом позвал:

– Шанталь?

Шанталь лежала на кровати. Она была очень бледна и казаласьсовсем юной. К ее руке была присоединена трубка для внутривенного вливания,соединенная другим концом с каким-то пузырьком зловещего вида.

– Дорогая...

Марк подошел ближе, спрашивая себя, что же он натворил. Онвзял эту девушку, почти девочку, на свое попечение, предоставив в еераспоряжение только половину своей жизни. Он вынужден прятать ее от матери,дочери и жены, иногда даже от самого себя. Какое право он имел так с нейпоступать? Марк подошел ближе и взял Шанталь за свободную руку. Ее открытыеглаза блестели неестественно ярко.

– Дорогая, что случилось?

Шестое чувство уже подсказало ему, что инсулиновый шок небыл случайным. У Шанталь был диабет того типа, с которым не шутят. Но пока онапринимала инсулин, правильно питалась и достаточно много спала, она чувствоваласебя практически здоровой.

Шанталь закрыла глаза, и на кончиках ресниц блеснули слезы.

– Je m'excuse. Прости меня. – Она помолчала. – Яперестала колоть инсулин.

– Ты сделала это нарочно?

Шанталь кивнула. Марку показалось, будто что-то ударило егов самое сердце.

– Бог мой, Шанталь, любимая, как ты могла? – Его вдругохватил ужас. Что, если бы она умерла? Что, если?.. Марк вдруг понял, что невынесет, если потеряет ее. Он осознал это с пугающей ясностью. Марк крепко сжалсвободную руку Шанталь. – Никогда, никогда больше так не делай! – От отчаянияон повысил голос. – Ты меня слышишь? – Шанталь снова кивнула. И тут вдруг Марктоже заплакал, слезы потекли по его лицу. – Без тебя мне не жить, неужели тыэтого не знаешь?

В глазах Шанталь не было ответа. Нет, она этого не знала, ноэто была правда. Марк сам понял это только сейчас. Теперь их двое, Динна иШанталь. Две женщины, каждой из которых он обещал свою жизнь, но он всего один.Он не сможет жить в мире с самим собой, если вычеркнет из своей жизни Динну. Нои без Шанталь он тоже жить не может. Это открытие навалилось на Марка-Эдуарданепомерной тяжестью. Он видел, что Шанталь наблюдает за его лицом, котороестало почти серым.

– Шанталь, я тебя люблю. Ради Бога, умоляю, никогдабольше не делай ничего подобного. Обещай, что не сделаешь!

Он сжал ее тонкую руку крепче.

– Обещаю, – прошептала она.

Казалось, воздух в палате внезапно наэлектризовался. Борясьс подступающими к горлу рыданиями, Марк-Эдуард бережно обнял Шанталь.

К концу дня Динна отобрала одиннадцать картин. Остальные ейеще только предстояло отобрать, и работа обещала быть нелегкой. Отложив этиодиннадцать картин в одну сторону, Динна вышла из студии. Ее мысли все ещезанимал разговор с Марком. Динна спрашивала себя, хватило бы у нее смелостиослушаться мужа и настоять на своем, не узнай она, что Марк позволил Пиларкупить мотоцикл. Все получалось как-то странно. Их брак был полон каких-томелких проявлений мести. Она поднялась в спальню, открыла шкаф и посмотрела насвои вещи. Что ей может понадобиться? Еще один халат, несколько пар джинсов,замшевая юбка цвета шампанского – Бену она наверняка понравится.

Динна мысленно ужаснулась: что она делает? Стоит в спальнеМарка и отбирает одежду для жизни с другим мужчиной! Может, у нее и впрямьначался климакс или она впала в детство, как предположил Марк? Или она простосошла с ума? Зазвонил телефон, но Динна не стала снимать трубку, Она даже нечувствовала угрызений совести, разве что во время разговора с Марком. Всеостальное время у нее было ощущение, что ее место – рядом с Беном.

Телефон продолжал названивать, но Динна не хотела ни с кемразговаривать. У нее было такое ощущение, словно она уже уехала из этого дома.Однако звонки не прекращались, и в конце концов она нехотя взяла трубку.

– Алло.

– Можно за тобой заехать? – Это был Бен. – Ты ужеготова ехать домой?

– Так рано?

Часы показывали только половину пятого.

– Тебе нужно еще время? Ты хочешь еще поработать?

Бен говорил так, как будто ее работа была чем-то важным, какбудто он понимал, что она значит для Динны. Однако она замотала головой:

– Нет, я уже закончила. Сегодня я отобрала для выставкиодиннадцать картин.

Бену понравилось, как уверенно звучит ее голос, и онулыбнулся.

– Я так тобой горжусь, что меня прямо распирает.Сегодня я сообщил новость Салли, ну, насчет твоей выставки. Мы сделаем тебехорошую рекламу.

«Господи, только не реклама. А как же Ким?» Диннапочувствовала себя как рыба, вытащенная из воды.

– А нельзя ли обойтись без рекламы?

– Предоставь мне заниматься моим делом, а я предоставлютебе заниматься твоим. Кстати, о занятиях... я бы не прочь заняться с тобой...

Динна покраснела от одного только нежного тембра его голоса.