бы и с этой работой справился, потому что для телевидения его скандальная известность благоприятно скажется на рейтингах любой передачи. И все это, что даже представить невероятно трудно, зависит всего лишь от комплекта каких-то документов с печатью и штампами. Он докажет нечистоплотность этих компаний и, наверное, получит какую-нибудь престижную награду. Он расхаживал по своей однокомнатке, резко останавливался, подходил к окну и смотрел на столбы многоэтажек, горевшие во мраке светлячками окон, которые еще не догадывались, что еще пару дней – и он станет самой обсуждаемой личностью в Москве. Постояв у окна с закрытыми глазами, он взлохматил волосы рукой и неожиданно испугался, когда вдруг вспомнил, что завтра должен встретиться с Чубом.

Охотников занервничал и снял трубку, глянув опять в окно. «Вряд ли Чуб уже спит. Позвоню и уточню. А то, как работать начинает, так ему звонить нельзя, ненормальным становится. Тоже мне, работенка! Риелтором быть. Всю жизнь продавать и покупать. Вот интересно! Я практически уверен, что Женька начнет мне завидовать, когда я сделаю успешную карьеру. Наверное, слюной будет захлебываться, ведь карьеру я с его помощью сделаю. Будет потом на голове волосы рвать, что продешевил с документами и мог с меня содрать в несколько раз больше».

– Да… – голос Чуба звучал так недружелюбно, что легко можно было догадаться, насколько он был «рад» позднему звонку.

– Женька, это я, Игорь, – обрадовался Охотников и, прижав трубку к плечу, пробовал открыть портфель, где у него лежала записная книжка. Склерозом он, конечно, не страдает, но лучше пометить, а то потом может опять забыть.

– Какой Игорь? – не узнал его сонный Чуб. – Что тебе надо? Ты кто такой вообще и на хрен звонишь так поздно?

В голосе Чуба еще слышались остатки вежливости.

– Да это я, Женька. Сорри, что разбудил, это Игорь Охотников. Мы учились с тобой вместе. Я спросить хотел, а то тебе завтра на мобильник не дозвониться. С башки вылетело, где и когда мы с тобой встречаемся.

Чуб коротко выругался, что должно было означать, что он вспомнил Игоря, и разразился целым нецензурным спичем по поводу того, как нехорошо звонить ночью, когда все нормальные люди спят, а завтра их ждет трудный рабочий день. Но Игорь был из разряда тех личностей, кто не очень-то и задумывался о тактичности и считал, что все люди рады его видеть и готовы выслушать.

– Да ты! Мать твою, Охотников! Конченый ублюдок! Ты на часы смотрел? Или ты вообще по другому часовому поясу живешь? Или у тебя часов нет? Ты хоть врубаешься, который сейчас час?

– Извини, Женька, я просто решил, что лучше заранее уточнить. Ты же злишься, когда тебя от работы отрывают.

– Да при чем здесь это! – орал в трубку раздраженный Чуб. – Это тебя не касается, придурок. Завтра в четыре! В четыре! Ботанический сад МГУ! Запиши себе на лбу, дебил, и выучи наизусть!

И он положил трубку, что, впрочем, не смутило Охотникова, и он, улыбнувшись, словно удивлялся (бывают же такие нервные люди!), записал в ежедневнике время и место. «Натуральный псих! Я его разбудил! Подумаешь! – мысленно проворчал Игорь. – Я ему завтра десять штук привезу, как будто это надо только мне! Да если бы не я, он бы даже не догадался, что можно продавать информацию!»

Охотников пожал плечами и, посмотрев на часы, не ощутил никаких угрызений совести. Будто бы Чуб такой неженка, что его нельзя разбудить. Ничего страшного с ним не случится, поругается и заснет крепким сном. Все в понимании Охотникова шло в порядке вещей, а в том, что Чуб так неадекватно реагирует, повинны его характер и нервная работенка. Охотников, мысленно сравнивая себя с Чубом, пришел к весьма простому выводу: если раньше Чуб далеко оторвался вперед, то теперь у него есть вполне реальная возможность нагнать и перегнать Чуба, и не то чтобы он собирался конкурировать с Чубом, нет, просто он чувствовал какую-то гордость за себя и за всю журналистику, будто бы он уже внес значительный вклад в ее развитие.

Охотников лежал на кровати в темной комнате и глядел в окно, наблюдая за звездами, будто бы выжидал момента, когда погаснет одна из них. Мечты захватили его с головой, и Охотников, как будто пребывал в каком-то сне наяву, где он был главным действующим лицом и с ним все считались. Он заснул под утро, так и не раздевшись, с блаженным выражением лица.

Проснувшись к обеду, он вскочил как ошпаренный; спросонья ему показалось, что проспал встречу, и он, не поглядев на часы, метнулся в коридор, наскоро обулся, собирался уже заказывать такси, но, мимоходом взглянув на часы, остановился, помотал головой, словно сбрасывая дурман, и успокоился. Раньше, когда он работал в ночную смену и готовил ленту новостей, а потом спал до обеда, все равно ориентировался. А сейчас вскочил как ошалелый.

С этой и множеством других мыслей Охотников бесцельно слонялся по комнате, ограничившись на обед пачкой пельменей и ста граммами водки, чтобы отпустил мандраж перед встречей. Он все смотрел на часы, словно от его взгляда время должно было бежать быстрее. За час до встречи пораскинул мозгами и собрался облачиться в костюм синего цвета, не ношенный со времени окончания университета. Вешалку и чехол не страдающий аккуратностью Охотников швырнул в шкаф, а заношенный костюм с залоснившимися локтями примерил перед зеркалом и нашел, что он ему к лицу. Наспех отутюжил мятую рубашку, воротничок которой был отвратительно грязным, так как стирать рубашки Охотникову было некому, а сам он, откладывая столь незначительное дело, как стирка, не единожды оказывался в подобной ситуации и, искренне недоумевая, как же могло так получиться, что у него нет ни единой чистой рубашки, надевал грязную. Не будет же каждый встречный разглядывать его воротничок, чистый он или грязный. Охотников облачился в эту рубашку и затем попробовал завязать галстук. Завязать-то получилось, но узел был таким кривым, что возникало впечатление, будто ночью Охотников был на корпоративной пьянке и, хорошенько подгуляв, вернулся домой, попытавшись сохранить остатки вчерашнего презентабельного вида. Он совсем не привык носить костюмы и предпочитал им джинсы с майками и пуловерами, и теперь, так сказать, совершая последний генеральный смотр перед выходом, был разочарован, да вот только не решился переодеваться, так как время поджимало. Охотников крайне редко приходил вовремя, но опоздание на такую встречу –