прожила на Эмметт-лейн. Он рассказал, что это бабушка подарила ему цепочку с золотым крестом и что Джинни умерла семь лет назад. Он рассказывал о ее доме: кухне, поросятах и цыплятах, которых она держала во дворе, пчелиных ульях и свежем меде.

– Мамины родители, кстати, тоже были замечательные. Их обоих уже нет. Они были женаты шестьдесят пять лет, – сказал он.

– Мне не довелось знать своих дедушек – они умерли до моего рождения, но бабушки у меня тоже были замечательные.

– Расскажи о них.

– Я первая попросила.

– А я – второй.

Талли посмотрела на него и сморщила нос.

– Папина мама была стегальщицей и приходящей медсестрой. Она готовила лучший в мире фунтовый кекс[57]. Мамина мама работала на собачьих бегах. Она пахла фиалками и пила бурбон в чистом виде, – сказала она.

– Наши люди, – сказал Эмметт. – А жили они здесь? Ты с ними проводила много времени?

Талли кивнула.

– В детстве каждое лето Лионел, я и наши двоюродные братья и сестры, пока родители работали, проводили у бабушки с маминой стороны. Она жила в Уэст-Энде. Ладно, хватит, у меня все! Теперь ты.

– Итак, бабушка Джинни и ее сестры были пчеловодами, что, с одной стороны, было весело, с другой – страшно, – сказал он. Официантка тем временем поставила на стол одну коричневую плетеную корзинку с ирландским содовым хлебом, другую – с хлебом на кислом тесте. Она придвинула им прямоугольники размягченного масла в фольге с трилистником[58] и спросила, нужно ли им еще время подумать.

– Мне, пожалуйста, рыбу с картофелем фри. И ему, если он любит рыбу с картофелем фри, – сказала официантке Талли. – Ты любишь рыбу с картофелем фри? Здесь это очень вкусно готовят. Мое любимое блюдо, – обращаясь к Эмметту, сказала Талли. Ей не пришлось читать то и дело отражавшее зеленый свет ламинированное меню, которое она отдала официантке.

– Да, мне, пожалуйста, рыбу с картофелем фри, – сказал Эмметт, довольный тем, что Талли облегчила ему жизнь.

(Официантку зовут Келли. На ее бейджике трилистник. На ней кроссовки без шнурков. Зеленые. Рядом с ней Талли – хорошенькая, с подкрашенными губами. Часть волос распущена по плечам. Она подкрасилась, немного принарядилась. В пабе играет Tunnel of Love Брюса Спрингстина. Американский бар… пусть даже ирландский паб… не будет американским баром, если в нем не крутят хотя бы по одной песне Брюса Спрингстина в день.)

– Пчеловоды! Потрясающе, – сказала Талли. Она широко раскрыла глаза, положила на колени салфетку и взяла нож. Они намазывали масло на хлеб, Эмметт говорил.

– Именно бабушка Вирджиния научила меня играть в джин рамми. Мы даже называли игру Джинни рамми. Она была папиной мамой, – сказал он. – У них с дедушкой Сэмюэлом была скандальная межрасовая связь. Это его Библия лежит в моем рюкзаке. Он подарил ее бабушке, она оставила ее мне.

Талли слушала его и ела.

Он рассказал, что семья деда владела в городе небольшим продуктовым магазином. И как бабушка продала ему мед. Как они полюбили друг друга, как им угрожали смертью. Как однажды кто-то попытался сжечь магазин.

– Да. Все так и было. Конечно, это происходило в юго-восточном Кентукки в конце сороковых – начале пятидесятых годов. Они хотели пожениться, но, разумеется, не могли. И тогда дедушку отправили в Корею. – Он рассказал, что в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году в сражении на высоте Порк Чоп Хилл дедушку убили, и примерно в это же время бабушка поняла, что беременна его отцом.

– Бабушка написала деду письмо и сообщила об этом, но не знала, получил он его или нет. Она не знала, дошла ли до него вообще весть о том, что она беременна, – горячо заключил Эмметт.

После того, что он столько врал, говорить наконец правду было так спокойно, будто разжимаешь крепко сжатый кулак. Бабушка Эмметта хранила некролог Сэмюэла под пленкой в фотоальбоме. Вместе с папой Эмметт ходил в большую публичную библиотеку, где они прочитали микрофишу[59] со статьей о пожаре в продуктовом магазине деда. Эмметт склонился над лицом деда, в его глазах была нежность. Он смотрел на это лицо так долго, что в глазах зарябило и изображение стало неразличимо серым.

– Как удивительно и как грустно. Вся эта история. Я хочу услышать абсолютно все. История твоей семьи, Эмметт, словно фильм, который я хочу посмотреть, и книга, которую хочу прочитать, – увлеченно сказала Талли. Его фальшивое имя сорвалось с ее губ будто сверчок.

Он представил, как его настоящее имя извергается из ее рта, взмывает вверх и исчезает. В другое время и в другом месте он бы всерьез увлекся Талли. Она была чертовски милой и по-настоящему заботилась о людях. Как часто окутывавшее его темное облако грозило совершенно стереть его с лица Земли, и ему было тяжело смотреть вперед дальше чем на несколько дней. Но Талли! Это был такой человек, с которым хотелось верить в утро понедельника.

Эмметту было комфортно в этой кабинке, пока она пытливо, будто в карту острова сокровищ, вглядывалась в его лицо. Почему слова его рассказа лились без остановки? Он все говорил и говорил. Рассказал ей, какими миролюбивыми хиппи среди жгучего, бьющего ключом невежества родного города были его бабушка и дедушка с материнской стороны. Рассказал еще о семье Кристины и о том, насколько хорошо известна в городке была легенда о том, что отец Кристины раньше, когда они были моложе, страдал по матери Эмметта и твердил всем, что однажды на ней женится.

– Он был чуть ли не помешан на маме до ее свадьбы с папой. Даже лодку назвал ее именем. Неоднократно пытался припереть ее к стенке и поцеловать, но дядям почти всегда удавалось его прогонять. Самая сильная драка между моим папой и отцом Кристины случилась, когда они учились в старшей школе и папа застал его возле своей новой машины с баллончиком аэрозольной краски. Ее отец уже успел нанести ярко-оранжевые буквы н-е-г до того, как папа засек его, – сказал Эмметт.

– Надо же! – сказала Талли.

– Да. И этим дурацким выходкам не было конца. Отец Кристины всегда считал, что мама должна быть с ним. Все было наперекосяк уже из-за того, что он чувствовал себя брошенным, и стало еще хуже, когда мама вышла за папу… наполовину чернокожего парня. И сразу – раз! – родился я. И вдруг Кристина – со мной? Реализовался еще больший кошмар ее отца, – понимая, как драматично это звучит, сказал он. Все было как в трагедии Шекспира: его семья и семья Кристины ненавидели друг друга, и в мгновение ока его молодая жена оказалась мертва.

Кристина, его Джульетта.

– Брр. Как вы с Кристиной со всем этим разбирались? Представляю, как вам было тяжело. Неудивительно, что вы так часто ссорились, – сдвинув хлебную тарелку и нож на край стола, чтобы облегчить жизнь официантке, сказала Талли.

Эмметт отпил воды с лимоном, давая возможность какой-то правде просочиться сквозь щели в его мозгу.

– У нас с Кристиной было много проблем, но семьи не выбирают, иначе она, безусловно, выбрала бы себе другую.

– Эмметт, по твоим рассказам выходит, что у тебя любящая семья. Я знаю, как они тебя любят и как их любишь ты. У тебя на лице написано. Позволь мне связаться с кем-нибудь, сообщить, что с тобой все в порядке.

Официантка принесла им еду и предупредила, что тарелки горячие. Эмметт откинулся на спинку стула, пообещав свою пока не трогать.

– Все не так просто, – сказал он, когда официантка отошла и оставила их вдвоем.

– Скажи почему.

– Потому что в том городе для меня ничего не осталось, и так будет лучше, поверь мне. К тому же когда я писал родителям, я действительно считал, что к этому времени меня не будет в живых, так что я абсолютно искренне говорю тебе, что не загадывал так далеко вперед, – сказал он.

Он хотел избавить родителей от ужаса, если бы они обнаружили его тело, поэтому собирался обойтись без пистолета, без таблеток, без веревки. Отдаленная возможность того, что тело, которое сейчас