– пестренькие такие, из ниток, женщины надергивали всюду, где можно, нитки и делали крючок из школьной ручки – такие красивые носки вязали, меняли на еду.

Митя вспомнил, что его мама тоже всегда вязала – чаще коврики из нарезанных из старой одежды ленточек. Хорошие коврики получались – если такой в ванную положишь, ни за что не поскользнешься, так мама говорила.

Много всего умели наши мамы.

Люба подергала его, заметив, что он отвлекся, и вернула к рассказу:

– Послушай, Митя, тетки эти ужасные оказались не ужасные, а такие же, как мама, несчастные. Одну звали Мотя, тетя Мотя, а другую, которая носки подарила, не помню. Они просто всегда есть хотели. И вот мама поднимается, а тетки на нее смотрят, думают, с чего бы склоку начать, и тут Надька раз – и каждой в рот по пирожному. У них зубов-то нет, а пирожное мягкое – и вот они молча жуют.

Вера достала расческу и маме волосы расчесывает. А я стою как чужая. Надька мне протягивает чайник, говорит, иди поставь. «Куда?» – спрашиваю. А она: «А я знаю, поспрашивай давай!» Нашла кухню, налила воду в чайник, а тут ко мне тетка какая-то – рвет чайник из рук и кричит: «Это мой, не трожь!»

Я вернулась – там все кипит. Тетки прихорашиваются, в зеркальце смотрят. Мама уже сидит за столом. Верка ей шарфик привезла и куртку теплую. Надя хлеб режет кусками, колбасу и по тарелкам. Не успевает нарезать, тетки все сметают. А мама сидит такая торжественная, как царица. «Поставила? – спрашивает Надька. – Чайник поставила?» Я молчу. А мама вдруг говорит: «Спасибо, у нас все есть. Можете идти». Я не понимаю, кому она говорит, но догадываюсь. А девочки хохочут, плодово-ягодное вино разливают по чашкам. «Идите, идите, – машет мне мама».

«Иди, – говорит вдруг Надька, – там, небось, чайник вскипел». А Верка мне подмигивает и за мной в коридор: «Ты не обращай внимания. Чудит она просто». – «Вера, она меня вчера не узнала. Она вообще меня не узнала. Что с ней такое?» – «Это болезнь, Люба, это просто болезнь».

Люба снова посмотрела на поляроидный снимок и сказала:

– Митя, это была не болезнь!

* * *

Вернулись в квартиру. Олег играл на гитаре «Над небом голубым», подражая Гребенщикову. Вера и Надя подпевали.

– Митя, а ты где остановился? – спросила Вера.

Митя ей всегда нравился.

– Спасибо, я у знакомых. Будут ждать. Увидимся. Я еще два дня буду. А вы?

– А мы завтра в разные стороны.

Попили чаю, немного попели. И Митя стал прощаться: он никогда не путал Веру и Надю.

– А теперь я тебя провожу, – сказала Вера, подошла близко и попросила: – Дашь покурить?

Митя посмотрел на свои часы:

– Поздно, ну давай, только недолго, они там рано ложатся.

Надя, прощаясь, бросилась Мите на шею:

– Увидимся ли еще?

Люба листала альбом и не реагировала на то, что Митя уходит. И вдруг закричала:

– Ну смотрите, смотрите, это же не я. Или я?

* * *

Митя и Вера шли по знакомой и неузнаваемой улице Карла Либкнехта. Вдруг Вера спросила:

– «Маленькая Вера» – знаешь такое кино?

Митя удивился:

– Не слышал.

– Там про меня.

– В каком смысле?

– Я такая же, как она, – она свободная, она любви хочет настоящей, а живет в таком скучном городе с такими скучными людьми. Ты посмотри, пожалуйста, все поймешь.

– Ну посмотрю, когда в Алма-Ате буду. Как называется?

– «Маленькая Вера», я же сказала.

– А я думал, ты о себе говоришь. Вер, скажи, а когда умерла Софья Александровна и где?

Вера задумалась – говорить не хотелось, она просто буркнула:

– Дома умерла в своей кровати.

* * *

Время шло. Жить было очень трудно. Забрать Софью Александровну пока было нельзя. Все упиралось в какие-то бумаги, а главное, в состояние ее здоровья. Устроили вахтовый метод – летали к ней поочередно, денег бухнули пропасть, уже в долг никто не давал.

А тут еще Люба сошлась с Геннадием всерьез, правда, без свадьбы. И ждала ребенка. Верка с Надькой летали к маме не очень часто, но все же. Наконец оформили ее освобождение. Перестройка началась. И надо было срочно забрать маму, потому что в ее бараке тоже начали перестройку под общежитие для рабочих – комбинат строили и кто-то приватизировал их барак.

В их квартире, правда, жил Олег, уже прописанный, но это была не проблема. Проблема – кто будет за мамой ходить: они все как каторжные были привязаны к своим далеким городам и своим жизням. Решили пока везти ее в Электросталь.

* * *

Вера прилетела одна. Маму застала физически крепкую, даже больная нога работала. И с головой вроде ничего. «Вот Любка дура – придумала, что она не мамина». Но мама вдруг спросила ее: «А где Вера?» А ведь она их никогда-никогда не путала.

Все комнаты, кроме маминой, уже были расселены. Вера собрала все, что мама хотела. А она ничего не хотела. Еле уговорили хоть теплые вещи уложить в чемодан – мама долго над ним удивленно ахала: чемодан на колесиках!

Потом Софья Александровна достала свои теплые носки и подарила Моте:

– Носи и не снимай, не то беда будет!

Но беда у Моти уже была – некуда ей было ехать. Не осталось в ее райцентре никого в живых из знакомых или родных. А когда сажали, еще было кому по ней поголосить: соседки – крепкие бабы, училка местная, которая когда-то ее учила, две племянницы – и сгинули, никого.

А еще письмо написали куда-то начальству – мол, хорошая она, никогда денег не воровала и зарплату честно выдавала, себе не брала. Но шел тогда по стране месячник «честного отношения к труду», и под это дело, соревнуясь, начальники разных мастей скидывали на всякую мелочь типа бедной кассирши Моти все свои грехи – и сдали Мотю с потрохами.

Хорошо прошел месячник, удачно. А Мотя и Соня встретились на далеких просторах родины чудесной.

И вот Мотя сказала:

– Я здесь двадцать лет прожила, у меня никого нет, посадить меня посадили, а теперь пусть поселят.

Уже подходили работяги с отбойными молотками. Вера выглянула в окно и увидела чудо – она даже не ожидала: из такси выбиралась Надя.

Вопрос был решен моментально: Софью Александровну и тетю Мотю посадили сзади. Там же приткнулась Вера. Надя забросила убогий багаж бедных женщин, и водитель погнал по степи к вокзалу. Там организаторские способности, деньги и две бутылки водки помогли всем забраться в одно купе. Девочки забрались наверх и оттуда любовались, как возвращалась жизнь в эти бедные измученные тела. Мотя и Соня вдруг улыбнулись друг другу щербатыми ртами. «Надо бы зубы им вставить», – подумала Надя о старушках. Потом протянула над их головами руку и крепко пожала Верину:

– Главное, едем, остальное – потом.

Любины близнецы выжить не могли. Искореженные