– Вот, у меня своя есть.

– Это что еще за хрень?

– Ну… фляжка?

– Да неужели?

– Какая есть. Выбирать было не из чего.

– Как вас вообще угораздило не взять запас воды?

– Ничего подобного, я взял. Просто не ожидал, что на меня нападут Посланники, а потом выбросит в открытый космос.

Она покачала головой:

– Пей давай. А эту дрянь выброси.

Исключительно назло ей я аккуратно убрал жестянку в карман куртки. Открутил крышку бутылки и осушил ее одним глотком.

Отдышавшись, я пристегнул пустую бутылку к бедру и глянул на Огнеглазку. Горелка мягко светилась, дышала теплом. Лейтенант, пристроив на ней помятую металлическую миску, сыпала туда сухой паек.

– Манекены и Посланники созданы из ДНК ученых, работавших здесь, – сказал я. – Значит, это люди.

– Нет, не значит, – спокойно возразила Огнеглазка, и я заподозрил, что она сама долгие часы сидела тут в темноте, размышляя над вопросами, которыми я задавался сейчас. – Во-первых, они не могут скрещиваться с людьми.

– Они и друг с другом не могут, – поправил я. – Но они производят и используют орудия труда. Разве это не признак человеческого разума?

– Вороны и дельфины тоже так делают.

– И те и другие разумны, – парировал я.

Спорить с ней оказалось интересно, даже захватывающе. С таким азартом, наверное, фехтовальщики скрещивают клинки. За словом лейтенант в карман не лезла, что было неожиданно, если вспомнить, как она молчала при нашей первой встрече.

– Но Посланники…

– Никто не сомневается, что они разумны, – бросила она. – К сожалению.

– А манекены?

– Примерно на уровне ворон. Осознают причинно-следственную связь, столетиями могут помнить обиду, но не понимают концепцию «другого», то есть не могут поставить, например, себя на мое место. Могут только реагировать, но не способны планировать или учитывать чужие действия. Такая картина очень отличается от сознания человека либо Посланника. При этом и у манекена, и у Посланника хромосомный набор гораздо шире человеческого и принципиально иная система кровообращения. Они – не люди, чтобы ты ни вкладывал в это понятие.

Слишком много научной терминологии, сказанной подряд. Что называется, уела так уела.

– А ты неплохо в этом разбираешься.

– Я проходила медицинскую подготовку, – пояснила лейтенант, осторожно взяла миску за края и подула на содержимое. – С этими существами нельзя взаимодействовать. У них нет ни логики, ни разума, одни инстинкты.

Я вспомнил, как в газовой ловушке тварь схватила меня за горло. Вспомнил выражение ее лица. Нет, это был не слепой инстинкт, она понимала, что делает. А еще она ненавидела.

С манекенами действительно нельзя взаимодействовать, в этом Огнеглазка, наверное, была права. Вот только насчет причины ошибалась.

Она протянула мне миску, и я не подумав принял ее дном на ладонь. Зашипел от боли и поспешно отдернул руку. Лейтенант придержала посудину и терпеливо дождалась, пока я перестану трясти рукой. Я смущенно взял у нее миску обеими руками за края, как делала она сама. Внутри было густое бурое месиво с какими-то кусками.

– Что это такое? – спросил я, машинально взяв у нее вилку.

– Даже не спрашивай, – ответила лейтенант, ставя на горелку вторую миску. Высыпала туда еще один паек, залила водой. Интересно, сколько всего у нее таких помятых, побитых мисок? Взяли с запасом или исходно было по одной на каждого члена команды? И теперь в память о мертвых товарищах она хранила коллекцию их посудин? Чья же досталась мне?

Но как бы мерзко ни выглядела эта еда, тараканы на вкус были бы точно хуже. После первого же глотка непонятного студенистого месива со вкусом мяса я почувствовал прилив сил. Чуть вытянул ноги, чтобы поудобнее пристроить миску на коленях, зацепил вилкой еще.

– Слушай, Огнеглазка, помнишь, ты говорила…

– Меня зовут Тамара Гупта.

Хорошее имя. «Тамара» можно сказать со множеством разных интонаций: со злостью, страхом, теплотой, раздражением… не то что «лейтенант», тут больше двух вряд ли наберется. Теперь передо мной был не безликий республиканский солдат, а просто живой человек с настоящим именем.

– Так что, может, прекратишь называть меня этим дурацким прозвищем?

– Конечно, Огнеглазка. Так ты, значит, врач?

Она фыркнула:

– Я прошла курс врачебной этики.

– Угу, – кивнул я с полным ртом. – Значит, поэтому тебя сюда направили?

– Поэтому.

Она нажала какую-то кнопочку сбоку горелки. Та погасла, мою ногу сразу же перестало обдавать теплом.

– А правительство знало, с чем вы столкнетесь на этом корабле? – спросил я.

Если сенатор обладал полной информацией и все равно послал нас сюда, я его убью.

– Нет, – ответила Огнеглазка. – Все знали только, что здесь должен быть Философский Камень и что эксперименты по его созданию имели цель раскрыть секрет бессмертия. Нетрудно было догадаться, что такие эксперименты сопряжены с некоторыми этическими трудностями. Мы только рассчитывали, что это гипотетические трудности. А не реальные, живые и способные разорвать человека на части.

Что и случилось с ее товарищами. Я глядел, как она тщательно соскребает остатки еды со стенок миски, как облизывает вилку. Потом налила туда немного воды и поболтала столовым прибором, чтобы смыть остатки. Привычный, доведенный до автоматизма ритуал отшельника-одиночки.

Больше года, правильно я помню? Больше года одна на этом мертвом корабле. А я когда расстался с Бенни, два дня назад? Перед глазами снова встало его лицо, отстраненное и мрачное, каким я видел его последний раз – тогда, у стены, перед разгерметизацией.

Как там сказала Первая? Они не заодно с вами, вы одиноки. Ну, сейчас я не был одинок: напротив сидела Огнеглазка.

– Тамара, сколько вас всего было?

Вилка перестала звякать о стенки миски.

– Двенадцать, – помолчав, ответила Тамара.

Во время резни на Кийстроме я потерял гораздо, гораздо больше близких. Отца и мать, сестру и друзей, соседей и одноклассников. Потерял всех тех, кого видел по телевизору, чьи голоса слышал по радио, о ком читал в новостях. Когда они погибли, я потерял и то, что меня с ними связывало: общие тайны, воспоминания, благодарности, обиды… Потерял целый мир, остался один только Бенни.

Но двенадцать человек на заброшенном корабле, населенном чудовищами, – это тоже целый отдельный мир, совсем как у меня был на Кийстроме.

– Как их звали?

– Не помню.

Теперь уже я «завис», уронив вилку в полупустую миску.

– Как это не помнишь?

– А вот так. Забыла.

– Разве можно такое забыть?

– Прошло двадцать месяцев, – жестко бросила Огнеглазка, вновь прячась за свою непробиваемую броню. Поднесла к губам миску и выпила всю воду, оставив посудину абсолютно чистой.

* * *

Через несколько часов после того, как мы с Бенни улетели с Кийстрома, я уселся на заднем сиденье угнанного корабля и достал нож, с помощью которого Бенни пробился в ангар. Сам Бенни сидел в этот момент за штурвалом. Будучи старше меня на несколько лет, он уже успел