в том, чтобы республика победила, – это была точно та же позиция, которую Гитлер занял по отношению к испанскому фашизму.

Гражданская война в Испании стала главной темой международных отношений, а в Великобритании и во Франции – еще и предметом острой внутренней полемики. Казалось, что в Испании решается вопрос века, совершается выбор между демократией и фашизмом. Это впечатление было обманчивым. Испанская республика никогда не была устойчивой демократией, а по ходу войны естественным образом все больше подпадала под влияние коммунистов, которые поставляли ей оружие. С другой стороны, мятежники однозначно были врагами демократии, но их заботила судьба Испании, а не «фашистский интернационал», и их лидер Франсиско Франко не имел намерения подчинить Испанию какой-либо внешней силе или внешней задаче. Он расплачивался с Гитлером и Муссолини звонкими декларациями идеологической солидарности, но, когда дело касалось экономических уступок, торговался до последнего, а в стратегических вопросах вообще на уступки не шел. В гражданской войне победили мятежники; к общему удивлению, эта победа никак не повлияла на баланс сил в Европе. Французам не пришлось перебрасывать войска в Пиренеи, несмотря на все разговоры о том, как их ослабит третья граница с враждебной страной. Британцам не пришлось беспокоиться за судьбу Гибралтара. Во время Чехословацкого кризиса 1938 г. Франко, к раздражению Гитлера, объявил о своем нейтралитете. Испания тщательно сохраняла нейтралитет и в годы Второй мировой войны – за исключением военных действий против Советской России; но даже здесь испанская Голубая дивизия стала для Германии не более чем моральной (или аморальной) поддержкой{3}.

Такой странный исход почти никто не предвидел; пока она шла, гражданская война в Испании имела огромный международный резонанс. Она нанесла тяжелый ущерб национальному единству во Франции и Великобритании. Возможно, ожесточение, вызванное победой на выборах Народного фронта, в любом случае воспрепятствовало бы сплочению французов; но в Великобритании после ремилитаризации Гитлером Рейнской области предпринимались серьезные усилия по созданию истинно общенационального правительства. Полемика вокруг вопроса о невмешательстве положила конец этим усилиям. Либералы и лейбористы обвинили правительство в предательстве дела демократии; в свою очередь, министры, находившие оправдания лицемерию комитета по вопросам невмешательства, вышли из себя, когда это лицемерие было разоблачено. Гражданская война в Испании отвлекала внимание от более серьезных вопросов, которые ставило возрождение германской мощи. Людям казалось, что стоит только разбить Франко, и все наладится; они перестали думать, как остановить Гитлера. В начале 1936 г. Черчилль воспринимался как человек, способный объединить патриотическую и демократическую общественность. Относительно гражданской войны в Испании он занял нейтральную позицию, а возможно, даже слегка симпатизировал Франко. Его авторитет пошатнулся, и вплоть до осени 1938 г. ему не удавалось вернуть себе прежние позиции среди левых.

Гражданская война вбила еще один клин между Советской Россией и западными державами – или, если точнее, между Советской Россией и Великобританией, от которой в основном зависела западная политика. Британскому правительству было неважно, чем кончится война, лишь бы она скорее кончилась. Итальянское правительство тоже хотело скорейшего окончания войны, но при условии победы Франко. Британские государственные деятели легко переходили на позицию итальянских. Победа Франко положила бы конец войне, и никто, за исключением испанцев, разницы не почувствовал бы, а такую цену можно было и заплатить. Гитлер тоже был не против победы Франко, даже несмотря на то что затягивание войны радовало Германию. Все недовольство Великобритании обратилось на Советскую Россию. Иван Майский, советский представитель в комитете по вопросам невмешательства, изобличал его фальшь и произносил речи в защиту демократии; советские поставки поддерживали республику на плаву. Да какое дело Советской России до демократии, думали британские политики. Почему она без всякой причины вмешивается в испанские дела, настолько далекие от ее границ? Наверняка она делает это исключительно, чтобы напакостить или, хуже того, чтобы распространять по миру коммунизм. Непредвзятый наблюдатель мог бы заметить, что это итальянское, а затем немецкое вмешательство превратило гражданскую войну в Испании в международную проблему; британские министры, обеспокоенные перспективой углубления кризиса и донимаемые собственной оппозицией, видели лишь, что, если бы не советская помощь республике, война бы уже закончилась. С другой стороны, в далекой Москве советских лидеров точно так же обуревали подозрения. Они пришли к выводу, что британские государственные деятели так же равнодушны к демократии, как они сами – к международному коммунизму; что они равнодушны даже к собственным национальным интересам. Русские решили, что британская политика объяснима только тем, что Великобритания желает победы фашизма. Британцы позволили Гитлеру перевооружиться и развалить европейскую систему безопасности; они помогают Франко взять верх в Испании. Без сомнения, недалек тот час, когда они будут с одобрением наблюдать, как Гитлер атакует Советскую Россию – или даже станут сотрудничать с ним в этом предприятии.

Этим взаимным подозрениям суждено было наложить серьезный отпечаток на все дальнейшее. Пока же гражданская война в Испании вынудила британских государственных деятелей поспешить к Муссолини с просьбой об одолжении. Им казалось, что ключ к миру находится у него в руках. Одни англичане, например Ванситтарт, надеялись, что Муссолини можно будет заманить обратно во фронт Стрезы, полноценно противостоящий Гитлеру; другие, поумереннее, смирились с существованием фашистской Оси и надеялись только, что Муссолини будет сдерживать Гитлера. Муссолини с готовностью раздавал обещания, но выполнять их не торопился. Он помнил, что в прошлом Италии удавалось набирать вес, балансируя между двумя сторонами и не примыкая ни к одной; и он воображал, что руки у него по-прежнему развязаны. Однако он ожидал от британцев большего, чем они были в состоянии предложить. Те думали, что он удовольствуется славой победы в Испании; но он хотел, чтобы ему обеспечили уступки со стороны Франции, которые сделали бы Италию доминирующей силой в Средиземноморье. Еще одной помехой стали испанские республиканцы, благодаря советскому оружию лишившие Муссолини победы, которую пытались организовать англичане, и вместо этого разгромившие итальянские войска под Гвадалахарой. Но британцы не оставляли своих попыток. В январе 1937 г. Италия и Великобритания заключили свое «джентльменское соглашение»: стороны торжественно заверили друг друга, что не планируют менять сложившееся положение в Средиземноморье. В мае в Великобритании произошла смена власти. Болдуин, поднаторевший в отстранении от власти королей[38], но не добившийся равного успеха с диктаторами, ушел в отставку; кресло премьер-министра занял Невилл Чемберлен. Чемберлен был более жестким и прагматичным человеком, недовольным тем, куда двигалась внешняя политика, и уверенным, что сможет остановить этот дрейф. Соглашение с Муссолини представлялось ему насущной необходимостью. 27 июля он направил Муссолини личное послание, в котором выразил сожаление, что англо-итальянские отношения находятся на таком низком уровне, и предложил начать диалог с целью их улучшения. Муссолини любезно ответил ему собственноручно – почти как Остину Чемберлену или Рамсею Макдональду в старые времена.

Но тут случился досадный сбой. «Неопознанные» подводные лодки принялись торпедировать советские корабли, доставлявшие грузы испанским республиканцам; несколько торпед поразили британские суда. В кои-то веки британское адмиралтейство очнулось ото сна. Иден, министр иностранных дел, тоже зашевелился. До сих пор он не производил впечатления сильной личности. Несмотря на то что в кабинет министров его вознесла волна возмущения планом Хора – Лаваля, он призывал Лигу отречься от Абиссинии; он, почти не протестуя, смирился с ремилитаризацией Рейнской области; он покрывал лицемерие комитета по вопросам невмешательства. Может, конечно, он был слаб, пока Болдуин оставлял все решения за ним, но стал резок и даже тверд, когда Чемберлен взял ответственность на себя. А может, он разуверился в обещаниях Муссолини. Как бы там ни было, Великобритания и Франция созвали конференцию в Ньоне и организовали в Средиземноморье военно-морское патрулирование, которое положило конец налетам таинственных субмарин. Вот практическое доказательство – так и оставшееся единственным, – что с демонстрацией силы Муссолини был склонен считаться. Но сама по себе демонстрация ничего не могла решить. Политические причины терпеть немецкое и итальянское вмешательство в дела Испании никуда не делись. Ньонская конференция обеспечила только то, что это вмешательство не должно было вылиться в конфликт между великими державами.

И тут Дальний Восток подкинул Великобритании дополнительную причину воздержаться от дальнейших военно-морских операций