Женевьева заразила его своим оптимизмом. Впрочем, когда-то Бенедикт сам был таким же жизнерадостным и веселым. У него было все, о чем только можно мечтать. Все девушки влюблялись в него, родители обожали его и гордились им. Он был молод и полон сил. Радовался каждому новому дню. Тогда еще в нем не было свойственного теперь цинизма и безжалостности.

Поэтому он боролся со своим вожделением по отношению к Женевьеве. Смеялся над ее наивностью и жизнерадостностью. Она считала всех людей хорошими, приписывала им положительные качества, которых в действительности у них не было. И это было ему неприятно. Только теперь, поразмыслив, он понял почему. Только одного человека она не считала хорошим и не заблуждалась насчет его. Уильям Форстер. Судя по всему, неприязнь была обоюдной.

Почему доверчивая Женевьева относилась к своему пасынку с такой неприязнью? Может быть, он не любил Женевьеву и не желал нужным это скрывать? Возможно.

Почему он с такой неприязнью относился к ней? Может быть, ему не хотелось, чтобы его отец женился во второй раз? Ведь Женевьева могла родить ребенка, и в этом случае Уильям мог бы лишиться наследства, даже титула, поэтому его отношение к Женевьеве было вполне объяснимо.

А вот в собственных чувствах по отношению к ней он разобраться не мог. С одной стороны, Бенедикт хотел забыть Женевьеву. С другой — она неудержимо влекла его, и он ничего не мог с этим поделать.

— Я тоже не понимаю, о чем мы спорим, — улыбнувшись, проговорил Бенедикт.

По его тону Женевьева поняла, что он больше на нее не сердится. Все обиды и недомолвки отступили. Но когда она внимательно на него посмотрела, поняла, что это не так. На его обычно непроницаемом лице застыло выражение раздражения и злости. Отчаяние захлестнуло ее. Неужели слова о примирении оказались ложью? Мужчины никогда не смотрят так на женщин, которых любят. Но потом появилось выражение покорности и смирения, и она успокоилась. Похоже, Бенедикт наконец-то пришел к миру с самим собой.

— Вы все еще хотите подняться ко мне в спальню и заняться более приятным делом?

— А вы согласитесь, несмотря на то что я вел себя как невоспитанный идиот? — смущенно потупился Бенедикт.

— Конечно, — ободряюще улыбнулась Женевьева.

Он крепко, но нежно взял ее за руку, они покинули гостиную, прошли через пустынный тихий холл и поднялись на второй этаж.

Совсем не так представляла себе Женевьева этот момент в своих фантазиях. Они шли молча и сосредоточенно, боясь нарушить хрупкий уязвимый мир, воцарившийся между ними.

Волнение Женевьевы увеличивалось с каждой ступенькой. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, она задыхалась.

Она ужасно волновалась из-за того, что вот-вот должно было произойти между ними. Мысли об этом приводили в ужас. Женевьева боялась разочаровать Бенедикта и…

Нет, нет, нет!

Она не должна думать о Джошуа. Не должна позволить страшным воспоминаниям отравить близость с мужчиной, которому она доверяла всю последнюю неделю.

Нельзя позволить ужасному прошлому отравить настоящее. Не все мужчины такие жестокие и бессердечные, как ее покойный муж. Бенедикт совершенно не похож на Джошуа. С ним она познает все радости любви и научится получать наслаждение от физической близости.

«Боже, сделай так, чтобы в этот вечер я была на высоте и Бенедикт не разочаровался во мне, — взмолилась Женевьева. Сердце ее билось с каждой минутой все сильнее. — Я буду хорошей и доброй. Я никогда не стану грешить. Я никогда больше ничего не попрошу у тебя. Пожалуйста, сделай так, чтобы я получила удовольствие от близости с Бенедиктом. Сделай так, чтобы я забыла о той боли и ужасе, которые испытала в свою первую брачную ночь».

— О чем вы думаете, Женевьева? Вас что-то беспокоит? — вывел ее из задумчивости голос Бенедикта.

Она взглянула на него. Они вошли в ее спальню, Бенедикт плотно прикрыл дверь. Лицо его было непроницаемо. Он внимательно смотрел на нее сквозь полуприкрытые веки.

Женевьева боялась, что он почувствует ее страх перед предстоящей близостью.

— Меня ничего не беспокоит. Почему вы так решили?

Спальня была залита ярким солнечным светом, и это взволновало и испугало ее еще больше. Когда они предавались любовным утехам в Воксхолл-Гарденз, было практически темно, если не считать едва различимого блеска разноцветных фонариков на деревьях. А что если Бенедикту не понравится ее тело, когда она разденется? В ярком свете будет виден любой изъян, каждое несовершенство.

— Вы очень бледны и явно чего-то боитесь. Уж не думаете ли вы, что я сорву с вас платье и изнасилую, не сказав ни одного нежного слова и даже не поцеловав. — Женевьева смотрела на него с таким ужасом, что он понял — именно об этом она и думала. — Неужели вы считаете, что я способен вести себя так низко и грубо по отношению к женщине?

— Нет, я прекрасно понимаю, что вы на такое не способны. — Она всеми силами старалась отогнать от себя мрачные мысли. Даже если ему и не понравится ее тело, все равно слишком поздно отступать. Слишком поздно… — К тому же на мне новое и очень дорогое платье. Я забрала его у портного только сегодня утром. Если вы его порвете, это станет для меня настоящей трагедией. Я носила его всего несколько часов.

— Я буду очень аккуратен с платьем. Уверяю вас, — ободряюще улыбнулся Бенедикт. — Позвольте мне самому расстегнуть его. А потом, когда мы продвинемся дальше в своих любовных играх, я сниму его с вас полностью. Идет?

— Да, конечно. Это будет здорово. — Женевьева облизнула пересохшие губы.

Она повернулась к Бенедикту спиной, чтобы ему удобнее было расстегивать на ней платье.

Он с нетерпением ждал этого момента. Эти два дня в своих сладостных грезах он представлял, как медленно и аккуратно снимает с Женевьевы платье, обнажая ее прекрасный стан. При мысли об этом по всему телу растекалось сладостное тепло. И вот теперь этот момент настал.

К собственному удивлению, Бенедикт заметил, что руки его дрожат от волнения. Он принялся расстегивать крючки. На ее прекрасной коже цвета слоновой кости остались розовые полоски от шнурков платья.

— Бенедикт…

Голос ее дрожал от волнения. Он перестал расстегивать крючки на платье и остановил взгляд на ее нежном и таком уязвимом затылке.

Бенедикт стоял так близко, что чувствовал тепло ее тела. Спустя мгновение губы их слились в поцелуе. Ее прекрасные пухлые губы пахли медом и цветами.

— Вы такая красивая, Женевьева. — Бенедикт ласкал ее бедра кончиками пальцев и нежно целовал гладкую шею.

На душе у Женевьевы сразу стало радостно и легко. Значит, он не считает ее некрасивой. Значит, не нашел изъянов. Поцелуи приносили ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Всякий раз по телу проходила сладкая дрожь. Его прекрасные шелковистые волосы переплетались с ее волосами, горячие ладони касались ее тела. Боже! Как же это было прекрасно! Вожделение ее росло с каждой минутой.