Мальчик обернулся и увидел наводчика Ковалёва.

— Так точно, товарищ Ковалёв, очень нравится, — быстроответил Ваня и, вытянувшись в струнку, отдал честь.

Видно, урок капитана Енакиева не прошёл зря. Теперь,обращаясь к старшему, Ваня всегда вытягивался в струнку и на вопросы отвечалбодро, с весёлой готовностью. А перед наводчиком Ковалёвым он дажепереусердствовал. Он как взял под козырёк, так и забыл опустить руку.

— Ладно, опусти руку. Вольно, — сказал Ковалёв, судовольствием оглядывая ладную фигурку маленького солдатика.

Наружностью своей Ковалёв меньше всего отвечал представлениюо лихом солдате, Герое Советского Союза, лучшем наводчике фронта.

Прежде всего, он был не молод. В представлении мальчика онбыл уже не «дяденька», а скорее принадлежал к категории «дедушек». До войны онбыл заведующим большой птицеводческой фермой. На фронт он мог не идти. Но впервый же день войны он записался добровольцем.

Во время первой мировой войны он служил в артиллерии и ужетогда считался выдающимся наводчиком. Вот почему и в эту войну он попросился вартиллерию наводчиком. Сначала в батарее к нему относились с недоверием — ужслишком у него была добродушная, сугубо гражданская внешность. Однако в первомже бою он показал себя таким знатоком своего дела, таким виртуозом, что всякоенедоверие кончилось раз и навсегда.

Его работа при орудии была высочайшей степенью искусства.Бывают наводчики хорошие, способные. Бывают наводчики талантливые. Бываютвыдающиеся. Он был наводчик гениальный. И самое удивительное заключалось в том,что за четверть века, которые прошли между двумя мировыми войнами, он не тольконе разучился своему искусству, но как-то ещё больше в нём окреп. Новая войнапоставила артиллерии много новых задач. Она открыла в старом наводчике Ковалёвекачества, которые в прежней войне не могли проявиться в полном блеске. Он неимел соперника в стрельбе прямой наводкой.

Вместе со своим расчётом он выкатил пушку на открытуюпозицию и под градом пуль спокойно, точно и вместе с тем с необыкновеннойбыстротой бил картечью по немецким цепям или бронебойными снарядами — понемецким танкам.

Здесь уже мало было одного искусства, как бы высоко оно нистояло. Здесь требовалось беззаветное мужество. И оно было. Несмотря на своюничем не замечательную гражданскую внешность, Ковалёв был легендарно храбр.

В минуту опасности он преображался. В нём загорался холодныйогонь ярости. Он не отступал ни на шаг. Он стрелял из своего орудия допоследнего патрона. А выстрелив последний патрон, он ложился рядом со своиморудием и продолжал стрелять из автомата. Расстреляв все диски, он спокойноподтаскивал к себе ящики с ручными гранатами и, прищурившись, кидал их одну задругой, пока немцы не отступали.

Среди людей часто попадаются храбрецы. Но толькосознательная и страстная любовь к родине может сделать из храбреца героя.Ковалёв был истинный герой. Он страстно, но очень спокойно любил родину иненавидел всех её врагов. А с немцами у него были особые счёты. В шестнадцатомгоду они отравили его удушливыми газами. И с тех пор Ковалёв всегда немногопокашливал. О немецких вояках он говорил коротко:

— Я их хорошо знаю: это сволочи. С ними у нас может бытьтолько один разговор — беглым огнём. Другого они не понимают.

Трое его сыновей были в армии. Один из них уже был убит.Жена Ковалёва, по профессии врач, тоже была в армии. Дома никого не осталось.Его домом была армия.

Несколько раз командование пыталось выдвинуть Ковалёва наболее высокую должность. Но каждый раз Ковалёв просил оставить его наводчиком ине разлучать с орудием.

— Наводчик — это моё настоящее дело, — говорил Ковалёв, — сдругой работой я так хорошо не справлюсь. Уж вы мне поверьте. За чинами я негонюсь. Тогда был наводчиком и теперь до конца войны хочу быть наводчиком. Адля командира я уже не гожусь. Стар. Надо молодым давать дорогу. Покорнейше васпрошу.

В конце концов его оставили в покое. Впрочем, может быть,Ковалёв был прав: каждый человек хорош на своём месте. И, в конце концов, дляпользы службы лучше иметь выдающегося наводчика, чем посредственного командиравзвода.

Всё это было Ване известно, и он с робостью и уважениемсмотрел на знаменитого Ковалёва.

Ковалёв был высокий, худощавый человек в новом, но ужепромасленном орудийным салом ватнике, накинутом, на плечи. Он был по-домашнему,без головного убора. Его голова была наголо обрита, так, как иногда имеютобыкновение брить голову мужчины, начинающие лысеть. Шея у него была красная,обветренная, вся в крупных клетчатых морщинах; русые усы и чисто выскобленныйподбородок были солдатские.

Вообще всё на нём было хоть и строгое, по-артиллерийскиопрятное, но несколько старомодное, «с той войны»: и собственные чёрныесуконные шаровары, которые он принёс с собой в армию, и во рту — крашенаятрубочка с жестяной крышечкой, почерневшей от дыма.

Ване хотелось расспросить Ковалёва о многом. О том,например, как наводится пушка. Как производится выстрел. Для чего колёсико сручкой. Что спрятано под чехлами. Что написано на бумажке, приклеенной к щиту.Скоро ли будут палить из орудия. И многое другое.

Но воинская дисциплина не позволяла ему первому начинатьразговор со старшим.

— Это хорошо, что тебе нравится наше орудие, — сказалнаводчик Ковалёв, — славная пушечка. Ей цены нет, кто понимает. Работяга.

Он похлопал пушку по стволу, словно это была лошадь, затемпосмотрел на ладонь и, заметив, что она запачкалась, вынул из кармана чистую,сухую ветошку и любовно обтёр пушку.

— Она у меня чистоту любит, — сказал он, как бы извиняясь засвою мелочность. — Так, стало быть, тебя к нам командир батареи на выучкуприслал?

— Так точно, товарищ сержант.

— Не козыряй всё время. Ничего. Не тянись. Ну что же, этоправильно. Коли хочешь быть хорошим артиллеристом, с малых лет учись работатьвозле пушки, а привыкнешь, так потом до седых волос доживёшь — не забудешь, какчто делается.

Он сел на лафет и стал плоскогубцами починять свои очки,посматривая на Ваню необыкновенно добрыми и вместе с тем проницательно-острымиглазами очень дальнозоркого человека.