— И там ахнул?

— И там ахнул.

— И вы через трубку видели, как он ахнул?

— Нет. Не видел.

— Э! — сказал Ваня разочарованно. — Значит, вы так себеснарядами кидаетесь, наобум господа бога!

— Зачем же так говорить, — посмеиваясь в усы и покашливая,сказал Ковалёв. — Мы не наобум кидаемся: там на наблюдательном пункте сидятлюди и смотрят, как мы ахаем. Если у нас что-нибудь неладно выйдет, они намтотчас по телефону скажут, как и что. Мы и поправимся.

— Кто же там сидит?

— Наблюдатели. Старший офицер. Иногда взводные офицеры.Когда как. Нынче, например, сам капитан Енакиев ведёт стрельбу.

— И капитану Енакиеву оттуда видать Германию?

— А как же!

— И видать, как мы ахнули?

— Безусловно. Вот подожди. Он нам сейчас скажет, как там унас получилось.

Ваня молчал. Его мысли разбегались. Он никак не мог ихсобрать и понять, как это всё же получается, что наводят назад, стреляютвперёд, а капитан Енакиев один всё видит и всё знает.

— Левее ноль три! — крикнул сержант Матвеев. — Осколочнойгранатой. Прицел сто восемнадцать.

Могучие руки подняли Ваню, перенесли через колесо ипоставили в сторону, а на месте Вани у панорамы уже по-прежнему стоял Ковалёв,прильнув глазом к чёрному окуляру. Теперь всё было сделано ещё быстрее, чем впервый раз. И всё же, несмотря на эту чудесную быстроту, Ковалёв успелповернуть к мальчику, лицо и сказать:

— Видишь, маленько отбились. Теперь будет ладно.

— Огонь! — закричал Матвеев и с ещё большей силой рубанулрукой.

Пушка ахнула. Но этот выстрел уже не так ошеломил мальчика.Твёрдо помня свою боевую задачу, он проворно обежал орудие — ствол которогопосле отдачи назад теперь плавно, маслянисто накатывался вперёд, на прежнееместо, — и успел подхватить горячую стреляную гильзу в тот самый миг, как онавыскакивала из пушки.

— Молодец, Солнцев! — сказал Матвеев, снова торопливозаписывая что-то в записную книжку, положенную на согнутое колено. — Какойрасход патронов?

— Две осколочных гранаты! — лихо крикнул Ваня.

— Молодец! — сказал Матвеев.

Ваня хотел ответить: «Служу Советскому Союзу», но емупоказалось совестно говорить такие слова по такому пустому поводу.

— Ничего, — пробормотал он застенчиво.

— Держись, пастушок! — весело крикнул Ковалёв, поправляяочки. — Теперь успевай только подбирать. Сейчас мы тебе их накидаем гору.

И точно. В следующий миг из окопчика высунулся зелёный шлемтелефониста, и сержант Матвеев закричал зычным, высоким, и торжественнымголосом:

— Четыре патрона беглых! По немецкой земле — огонь!

Четыре выстрела ударили почти подряд, так что Ваня едвауспел поймать четыре выскочившие гильзы. Но он их всё-таки не только поймал ипоставил в ряд, а ещё и подровнял. С этого времени пушка стреляла, уже неостанавливаясь ни на минуту, с непостижимой, почти чудесной быстротой.

Бегая без устали за гильзами, Ваня прислушался и понял, чтотеперь уже стреляет не только одно первое орудие. Отовсюду слышались громкиекрики команды, звонко стучали затворы, ударяли пушки. Теперь уже стреляла всябатарея капитана Енакиева.

Беспрерывно, один за другим, а то и по два и по три сразу, сутихающим шумом уносились снаряды за гребень высотки, в Германию, туда, гденебо казалось уже не русским, а каким-то отвратительным, тускло-металлическим,искусственным, немецким небом.

Орудийные номера по очереди подбегали к Ковалёву, и онкаждому давал раз или два дёрнуть за шнур и выстрелить по Германии.

Стреляя, они кричали:

— По немецкой земле — огонь!

— Держись, Германия! Огонь!

— За родину! Огонь!

— Смерть Гитлеру! Огонь!

— Что, взяли нас, гады? Огонь! Подбежав к Ковалёву, Ваняпотянул его сзади за ватник:

— Дядя Ковалёв, дайте я тоже раз дам по Германии.

Он так боялся, что Ковалёв ему откажет! Он даже побледнел ичасто, коротко дышал через ноздри, ставшие круглыми, как у лисицы. Но Ковалёвего не замечал. Тогда мальчик вдруг залился густой пунцовой краской, сердитотопнул ногой и требовательным, дрожащим голосом крикнул, стараясь перекричатьвыстрелы:

— Товарищ сержант, разрешите обратиться! Дайте мнестрельнуть по Германии. Я тоже заслужил. Видите, у меня ни одной стрелянойгильзы не валяется.

Только теперь Ковалёв заметил его:

— Давай, пастушок, давай! Пали. Только руку быстро убирай,чтоб затвором не стукнуло.

— Я знаю, — быстро сказал Ваня и почти вырвал из рукКовалёва спусковой шнур.

Он сжал его с такой силой, что косточки на его кулачкепобелели. Казалось, никакая сила в мире не могла бы теперь вырвать у него этукожаную колбаску с колечком на конце. Сердце мальчика неистово колотилось. Однолишь чувство в этот миг владело его душой: страх, как бы не дать осечку.

— Огонь! — крикнул Матвеев.

— Тяни, — шепнул Ковалёв. Он мог этого не говорить.

— На, получай! — крикнул мальчик и с яростью, изо всех силрванул колбаску.

Он почувствовал, что пушка в один и тот же миг встрепенуласьвозле него, как живая подскочила и ударила. Из дула метнулся платок огня. Вголове зазвенело. И по дальнему лесу пронёсся шум Ваниного снаряда, улетавшегов Германию.

Капитан Енакиев поёжился от холода, сдержанно зевнул.

— Однако, как нынче поздно светает!

— Что вы хотите — осень, — сказал Ахунбаев.

— "Поздняя осень, грачи улетели, лес обнажился, поляопустели", — сказал Енакиев, ещё раз зевая.

— Красиво написано, — сказал Ахунбаев. — Оченьхудожественное изображение осени.

Капитан Ахунбаев произнёс эти слова между двумя быстрымизатяжками. Он торопливо докуривал мятую немецкую сигарету и, морщась, разгонялрукой дым, чтобы он не слишком заметно поднимался над окопом. Впрочем, это былаизлишняя предосторожность. Светать только ещё начинало, вокруг было серо,туманно.