Он постоял с комбинезоном в руке. Ага, вот уже простейшиесигналы: «вода справа», «завтра будет сухо»...

Не выходя из тени, но не подходя к растениям, он медленнопобрел прочь от станции. В кулаке держал свернутый комбинезон, так надежноотгораживающий сотрудников от мира. От хорошего и плохого. От опасности исигналов об опасности.

Он пробыл в исполинском лесу растений весь день. Двигался соглядкой, часто стряхивал на себя капли влаги, возмещая потерю воды. К вечерууже определял направление запаха с точностью до градуса, мог в этом потягатьсяс майскими жуками, а по сотрясению воздуха узнавал крупных насекомых.

Наткнулся на свисавшую до земли ягоду земляники размером сгазетный киоск. Голод напоминал, что хотя ему и убрали лишние кишки и еще многочего, но кушать все равно надо, даже если он самый что ни есть одухотворенныйинтеллигент.

Красноватая плоть оказалась из толстых веревок, между нимипугливо прятались клетки помельче, заполненные сладким соком. Сквозь прозрачныерозовые стенки просвечивали булыжники семян. Жевалось трудно, морякам Колумбалегче было грызть сапоги.

Когда оглянулся на ягоду издали, не мог отыскать фасетку,которую грыз. Ягода лежала целая, громадная, налитая соком. Всю станцию можнонакормить! Неделю ели бы, еще и осталось бы. Это и плохо: здесь можноопуститься до примитивного собирательства, как было в каменном веке. Илихорошо? Природа прокормит триллионы людей. Никаких покорений, поворота северныхрек, загрязнения, истощения, ядохимикатов...

Чувства не только обострились, а еще как бы удлинились.Смутно чувствовал, что происходит во-о-он за теми растениями, они сливаются взеленовато-серую стену. А какие способности в нем разовьются, когда проживетздесь год? Два?

С радостно-потрясенными чувствами прыгнул через трещину. Ввоздухе почему-то развернуло боком, едва дотянув до края. По спине пробежалстрах, ведь прыгал с запасом...

В тело начало вползать странное оцепенение. Расхотелосьшевелиться, мысли потекли вяло, медленно, блеклыми урывками. С огромным трудомзаставил себя двинуться через заросли. Впереди уже смутно маячил спасательныйкрасный купол, но ноги подгибались. Слабел очень быстро.

Прыгнул еще, но, когда с трудом поднялся на ноги, понял, чтоот скачков надо отказаться. Жизнь уплывала с каждой минутой. Воздух уплотнялся,отбрасывал, как резина. Мысли путались, растушевывались.

Красный купол расползался, исчезал в пестром тумане. Упастьнельзя, уже не встанет, но тело застыло, застыло. Никакой боли, мук, простоостался Кириллом Журавлевым разве что на четверть, и та испарилась, уже не могудержать погасающие мысли, что исчезали, не оставляя даже провалов.

Донесся то ли крик, то ли вой. Мелькнуло красное соранжевым, мир перевернулся. Кирилл непонимающе смотрел на крупные кристаллыпеска, что вдруг замелькали перед глазами с большой скоростью. Потом вдругнахлынули звуки, так же внезапно услышал запахи, откуда-то пошло тепло.

— Где тебя ангелы носили? — услышал как сквозьвату срывающийся от ярости голос. — Дурни, сами настояли, чтобыприслали... За день испсиховался, а что будет за неделю?

Тепло шло от Дмитрия. Кирилл с трудом разомкнул застывшиегубы.

— Не трусь, я с тобой...

Дмитрий несся к станции, как ракета с тепловым наведением.Кирилл напряг мышцы, пошевелил руками.

— После захода солнца выходить нельзя, — прокричалДмитрий ему в ухо. — Очень неграмотный, не знаешь? Тоже мне муравьист!

— Холод притупляет...

— Наши крохотные тельца тепла не держат. Застываем, какмухи!

— Да знаю, знаю...

С разбегу ударились о двери станции. Вспыхнул яркий, режущийглаза свет, дверь сползла вбок. Дмитрий занес Кирилла, поставил в коридоре наноги.

Кирилл зябко дергался, только теперь ощутил холод.

— Ты что-то принял, чтобы не застыть?

— Знамо дело, — ухмыльнулся Дмитрий. — Мы нетараканы, чтобы замирать на всю ночь. Температура людям не указ. У них есть, тоесть, у нас, своя температура! Тридцать шесть и шесть, а на станции — двадцатьшесть. Ночные джунгли зрим только через иллюминаторы. Мазохин вообще планируетвыпускать нас на охоту только по ночам, когда все замерзает.

— Дурость, — ответил Кирилл сердито. Он уже пришелв себя, даже Дмитрий учит, что свалял такого дурака, сердился и на себя, и наместные порядки. — Ночью рай для других хищников. Слушай, есть на станцииместа, где нет этих странных двадцати шести?

— Есть, — ответил Дмитрий озадаченно, — наскладе запасных частей.

— Спасибо, — поблагодарил Кирилл, — я будуспать там.

Ночевал Журавлев не один. Пришла Саша. Кирилл не спорил, нодевушка, холодно сверкая очами, заявила безапелляционным тоном, что любые испытанияее долг. Ну и с Немировским тоже. Она проведет ночь здесь, ну и, так и быть, ввиде исключения, если это безопасно, разрешает яйцеголовому и мирмекологу. Снею ученый не пропадет, она профессионалка, натренирована.

— Да ладно-ладно, — торопливо согласилсяКирилл. — Конечно же, женщины самые сильные и храбрые, умные инатренированные. Мужчины ни к черту, согласен. Куда нам до женщин. А вы, Саша,самая профессионально ориентированная из всех женщин. Я с ликованием принимаюваше покровительство. С вами я как у богини за пазухой. Большое спасибо.

Дмитрий орал, ругался, убеждал, ораторствовал о достоинствахчеловека, потрясал перед их носами трудами по анабиозу, что мгновенно выдалпринтер на его запрос. Увы, проклятое чувство товарищества пересилило логику.Ругаясь, бурча, отправился вслед за друзьями «тараканить».

Холод ударил как молот. Кирилл почти не слышал, как заспиной захлопнулась дверь склада. Сердце успело стукнуть два раза, мышцыодеревенели. Перед замерзающими глазами застыло перекошенное страхом лицоДмитрия...

... Поплыло, на миг исчезло. Глаза моргнули, сгоняя слезу.Кирилл шевельнулся, повел глазными яблоками, ощущая непривычную резь. Рядоммедленно поднимался с пола Дмитрий. Он говорил с негодованием:

— ... а я говорю, лучше ко мне! И теплее, и постеличеловеческие!

— Успокойся, — ответил Кирилл. Язык у него едвадвигался. — Уже утро.

Дмитрий посмотрел подозрительно, словно ожидая розыгрыша.Огляделся с недоумением. Рядом неспешно поднималась Саша. Сказала оченьмедленно, всматриваясь в Кирилла и Дмитрия:

— Доб...рое утро.

— Для кого доброе, — буркнул Дмитрий. —Вежливая, самому Сатане доброго здоровья желает. Кирилл, а ты уверен, что всекончилось? Я ничего не почувствовал.

— А чего ты ожидал?

— Ну... муки замерзания. Я читал! Гаврош замерз... илине Гаврош? Словом, это было еще при проклятом капитализме. В ночь передРождеством в богатом доме горел яркий свет, богатые и толстомордые детикапиталистов и угнетателей плясали вокруг елки, а бедный сиротка в жутких мукахзамерзал под их окном...