– Эмбер, – выдохнула Ника. – Как ты?

Эмбер выглядела так, будто видит сон. Она улыбнулась неуверенно, в тумане сонливости и боли.

– Я в порядке.

Она кашлянула и указала на ящики позади Ники. Та обернулась и увидела, что ящики набиты флаконами.

– Они не знают, как меня вылечить, но выяснили, как сдерживать симптомы. Они называют это антидотом. Правда драматично? Как будто мы в фильме о чуме, а я терпеливый пациент номер ноль, тот, с кого все началось…

Эмбер слабо хихикнула. Ника улыбнулась в ответ.

– Хотела бы я сказать, что это самая странная история, которую я когда-либо слышала, – прошептала она успокаивающе.

Глаза Эмбер закрылись. Ника сжала ее ладонь.

– Саймон в порядке? – спросила Эмбер.

– С ним все нормально, – утешила ее Ника, окидывая взглядом палату; она слышала, как завозилась медсестра в соседней комнате. – Он беспокоится о тебе.

Легкая улыбка заиграла на губах Эмбер, прежде чем она снова погрузилась в сон.

Ника встала, открыла шкаф и спрятала к себе в карманы несколько флакончиков – достаточно мало, чтобы пропажу заметили, но достаточно много, чтобы дать им шанс на успех, когда они снова сбегут.

Ника в последний раз посмотрела на Эмбер, мысленно пообещала ей, что сделает все правильно, а затем ушла.

Голова медсестры Смит склонилась над Заком. Он посмотрел в ее жабьи глаза.

– Будет немного больно, – предупредила она, казалось, смакуя этот факт.

– Держу пари, вы говорите это всем мальчикам, – откликнулся Зак.

Он умудрялся сохранять нагловатый вид, несмотря на то что лежал в больничной рубашке на голое тело на металлическом операционном столе в подвальной лаборатории – во многих отношениях более уязвимый, чем когда-либо бывал.

Зак не особенно удивился тому, что его школьная медсестра, бывшая одновременно тайным генетиком, появилась в поместье Уэйкфилд после того, как он согласился на пересадку. В конце концов, она была экспертом по пересадкам в Вилдвуде. Зак воочию убедился в связи между директором Вилдвудской академии и своим дядей. Было совершенно очевидно, что на грязную работу отправят именно миссис Смит.

– Хотя, – продолжил он, – я вас скорее представляю себе в кожаном пальто, выкрикивающую приказы по-немецки.

Она проигнорировала его слова, подготавливая шприц.

Зак все же прикусил язык, когда она приблизилась.

– Почему-то, – рассуждала она вслух, словно сама с собой, – именно умники всегда кричат громче всех.

Медсестра Смит слегка улыбнулась, вонзая шприц в его руку.

Она не солгала. Было реально больно, очень больно. Гораздо больнее, чем, казалось ему, он может вынести. Зак сжал пальцы, его ногти уперлись в холодный металл.

Потом было еще больше боли.

А потом не было ничего вообще.

* * *

Зак провел весь день в постели с незнакомым ему спутником – оптимизмом.

Он чувствовал себя странным образом… лучше, как будто кто-то надел на него парашют и столкнул из нормальности в безумие.

Впрочем, он чувствовал себя также виноватым при мысли о том, что было сделано с Кэтрин от его имени. Он гнал от себя эти эмоции. Он спас себя от неизбежности состояния своей мамы. Он сделал то, что ему нужно было сделать. Он должен гордиться собой. Возможно, Митчем действительно пытался спасти его.

И он торговался за безопасность Ники. Даже если она не чувствовала к нему того, что он чувствовал к ней. Он не мог перестать думать о том, что Квинн спал с ней в одной кровати.

К середине дня Зак начал задаваться вопросом, почему никто не присматривает за ним.

Неужели никто не собирается следить за его состоянием? Придет ли миссис Смит проверить его жизненно важные показатели? Мысль о миссис Смит в его спальне заставила Зака вздрогнуть. Хотя он не чувствовал боли и не ощущал никаких специфических явлений, что казалось странным после операции, неужели вообще никто не придет к нему? Он не помнил кровавых подробностей операции – только счет до десяти и знакомый седативный эффект. Затем он проснулся в своей постели.

Зак поиграл в видеоигру, чтобы отвлечься, и сообщил свои пожелания насчет еды шеф-повару имения, чего не делал уже целую вечность. А ближе к вечеру Зак начал паниковать. Он ходил по дому и искал Митчема, но не нашел его. Через несколько часов он вынужден был прибегнуть к откупориванию бутылки старого виски в гостиной, чтобы успокоиться.

Неожиданно Митчем вошел в гостиную. Зак выжидающе посмотрел на него. Дядя приготовил себе напиток у бара, посмотрел на откупоренную бутылку на стойке и бросил неодобрительный взгляд в сторону племянника.

– Это пятидесятилетний скотч.

– Я праздную, – мрачно отозвался Зак, качнув стакан в направлении Митчема в знак тоста в его честь.

– А что ты празднуешь, позволь поинтересоваться?

Эта реплика ошарашила Зака. Он знал, что Митчем не ценит его мрачное чувство юмора, но дядя никогда не изображал дурачка. Ни под каким соусом.

– Я… я чувствую себя лучше, – сообщил Зак, заикаясь и, несмотря на все усилия, почти… весело. – По крайней мере, я так думаю. Как-то легче стало.

Митчем вдохнул аромат своего скотча и отвел взгляд вдаль.

– Ах, это…

Зак ошеломленно уставился на него. Как может дядя притворяться, будто им нечего обсуждать? Или что, пересадка была неактуальной?

– Почему ты ведешь себя так, будто ничего особенного не случилось?

Руки Зака предательски задрожали, когда он смотрел, как меняется дядино лицо.

Ясно. Что-то пошло не так.

Митчем поставил свой стакан.

– Потому, Зак, что я вижу надежду на твоем лице. Ты все еще тот маленький ребенок, который думал, что все станет лучше за одну ночь. Ты все еще тот ребенок, который думает, что все дается легко. В жизни это не так работает; и не так это работает в бизнесе. Я думал, что по крайней мере этому я тебя научил. Твоя наивность утомляет меня.

Зак открыл было рот. Потом сглотнул.

– Ты не мог бы просто сказать, что имеешь в виду? Пожалуйста, дядя, не нужно больше этих дурацких загадок, – умолял Зак, сжимая в руке хрустальный стакан так, что, казалось, он расколется в его ладони.

Митчем вздохнул и сдался.

– Не получилось, понял? Материал не подошел. Кэтрин не была для тебя идеальным донором. Мы попробуем еще раз на следующей неделе, как только найдем более подходящего донора.

Зак немного расслабился, откинувшись назад на роскошном кожаном диване. Да, было досадно осознать, что все было напрасно, и все же какая-то маленькая часть его почувствовала облегчение. Он не навредил Кэтрин. Он еще не сделал ничего, что нельзя отменить, ничего непоправимого.