людей от голода и бедствий…

По улицам к центру города проходили военные части — кавалерия, пехота, артиллерия.

Звонили колокола, и их перезвон то затихал, то вновь усиливался.

5

Матросы решили пройти на продуктовый рынок, купить какой-нибудь еды, а потом уже в центр, а оттуда на суденышко — так они называли свой корабль.

— Ха, — громко начал Шумный, — на семечки с аркана снять бы! — и он хлопнул себя по карману.

— Ну давай на немецкий счет, — не задумываясь, предложил Володька, — труси, на сладенькое соберем!

Шурка вывернул карманы и сказал:

— Ма, братишки!

— А у тебя, Петька? — засмеялся Володька.

— Немножко есть, ходовых натрушу, единых и неделимых, у Евсеича выдавил, — сказал Шумный и подал деньги.

Володька потеребил бумажки и, безнадежно покачав головой, ответил словами украинской песни:

— «Ой, там зибралась бидна голота…» — И, желая показать свою щедрость, вынул из кармана кошелек, ладонью хлопнул по нему. — Не хотел было менять, по ради аховой компании жалеть не приходится. — Он показал сторублевую синенькую бумажку крымского правительства…

— Это уж ты… генералу Сулькевичу милостыню подай! — сказал Шумный и махнул рукой. — Что называется, хвастанул! Такое счастье и у меня есть. Здесь их не берут.

— Да ты что? — Володька вытаращил глаза.

Они долго ходили по базару, приценялись, но, когда предлагали крымские деньги, им возвращали их со словами:

— Крымскому хану в баню понесете, а нам карбованцы давайте. Подумаешь, государи какие, тоже деньги выпустили!

Наконец друзья купили на деньги Шумного полбуханки белого хлеба, а на остальные решили приобрести «сладенького».

Шумный нес полбуханки в вытянутой руке, пробираясь сквозь толпу. Всем троим очень хотелось «сладенького», но оно стоило так дорого, что они решили съесть хлеб всухомятку.

Почти в конце рынка они увидели толстую торговку. Черные с проседью волосы ее блестели на солнце, круглое лицо с двумя подбородками лоснилось.

— Кому меду! Кому масла! Свежие яйца! Малороссийская колбаса!

— Смотри, сдобная какая! — тихо заметил Володька.

Шумный подошел к торговке. Заглядывая в кадку, он воскликнул:

— Медок!

Друзья покосились на кадку.

— Почем, мамаша? — спросил Шумный. — Он настоящий, пчелиный?

— Настоящий, настоящий, морячок, берите. Покушаете — и пальцы оближете, — зазывала торговка. — Люблю моряков. Сколько вам отвесить? Не народ, а хваты, недаром говорится: «С моряком будешь жить — будешь в золоте ходить». Ну, голубчик, приказывай — сколько?

— Не торопи, сообразить надо, — ответил Шумный и подмигнул Володьке, который сразу смекнул, в чем дело.

— Люблю, люблю такой народ, — не переставая трещала торговка, — дочку токо за матросика отдам.

— А у тебя дочка есть? — удивился Шурка.

— Е-е, да какая дочка! Черноброва, кареока, Галочкой звать ее, пухленькая, как пампушечка. Офицеры покоя не дают!

— Шумный! — крикнул Володька. Женить тебя будем! — И он подтолкнул его под локоть, словно хотел сказать: гляди, мол, невеста го какая наклевывается!

Шумный уронил хлеб в кадку.

— Ах! — вскрикнула торговка.

— Да ну тебя и с твоей невестой! — обрушился Шумный на своего друга. — Смотри, что наделал!

Торговка заорала не своим голосом, извергая всевозможные ругательства по адресу Шумного.

— Да что ты ругаешься? Хлеб испортила, да еще ругаешься, — вспылил Шумный и бросился к кадке, бормоча: — Пропал хлеб! Как его теперь с салом будем есть?

Он стал вытягивать из кадки хлеб, стараясь зацепить как можно больше меду. Мягкий, как губка, ноздреватый хлеб и без того всосал в себя много «сладенького».

— Хоть бросай теперь хлеб, — буркнул Володька.

Шумный напустился на торговку:

— У-у, акула, плати за хлеб!

— Да брось ты, Петька, где наше не пропадало, пойдем, — упрашивали его друзья.

Шумный чувствовал себя героем, голубые глаза его сияли.

Когда матросы вышли на площадь, раздался оглушительный колокольный звон. Там начиналась какая-то торжественная церемония.

Собор был окружен толпой молящихся. На площади по-парадному выстроились воинские части.

— Что здесь будет? — спросил Шумный у остановившейся высокой горожанки.

— Не знаем, — отвечала она, отмахиваясь, — видно, ей надоело отвечать на такие вопросы.

Горожанка в синем демисезонном пальто, в канареечного цвета шерстяной шляпе, старомодных лакированных полуботинках с калошами, с черным зонтиком на длинной ручке вытягивала шею и ежеминутно поправляла шляпу.

Володька с озорством обошел дамочку вокруг и спросил, улыбаясь:

— Мадамочка, не скажете, что за мелодрама здесь готовится?

— Как вам не стыдно выражаться?! — обрушилась на него горожанка. — Люди собрались на праздник в честь освобождения города от красных. Не видите — на площади офицерские части… Глупцы какие!

— Сама ты глупая, помойница буржуйская!

— Мадам, а мадам! — заговорил Шурка. — Вы просто прелесть, вы настоящая королева, только без «ле».

Он хлопнул себя по ляжкам, повернулся на одной ноге и продолжал:

— Королева только без «ле». Понимаете? Без «ле».

— Я на вас управу найду! — пригрозила женщина и быстро скрылась в толпе.

Петька взобрался на ограду.

— Молодец, Шурка, хвалю! — поддержал Володька.

— Нехорошо, ребята, это хулиганство! — сказал Шумный. — Надо знать, где мы находимся.

Дружки подняли головы и вопрошающе смотрели на Петьку. Володька промычал:

— Пацан трусливый! Порядочного из себя корчишь! А в бочку с медом лазить — не хулиганство?!

Шумный покраснел и стал озираться вокруг. Потом посмотрел вниз и увидел двух девочек лет по семи-восьми, худеньких, одетых в лохмотья.

Петька быстро спрыгнул вниз и отдал хлеб одной из девочек.

— Осторожнее, хлеб с медом…

— Дурак, что ты делаешь?! — крикнул Володька.

Шумный не ответил. Он смотрел вслед убегавшим девочкам.

Когда они исчезли за углом, Петька молча взобрался на ограду.

— Черт побери! Какое ты имеешь право?

— Надо его проучить!

Шурка сильно толкнул Шумного в грудь. Петька не удержался и упал на мостовую.

— Ничего, поговорим на корабле! — закричал Шумный.

Послышалась громкая команда:

— Сми-ирно!

Колыхались штыки, сверкали шашки, поднимались пики, слышался звон шпор и цокот копыт.

Грянули колокола. Люди, заполнившие площадь, обнажили головы и замерли в ожидании. Послышалось церковное пение, все громче и громче доносившееся из глубины собора.

Толпы нищих, что разместились у входа в собор и на площади, засуетились.

— Выходят! Выходят!.. — зашумела толпа.

На паперти показались священники. Они несли большие золотые кадильницы и громко пели. Над ними колыхались хоругви. Впереди два старых важных господина несли небольшую икону, за ними шел огромный генерал Губатов, по бокам его — два офицера. Позади чинно шествовала знать города — купцы, фабриканты, помещики.

Шумный пробрался к ограде и вскарабкался на нее. Приятели его куда-то исчезли.

Рыжий худой священник, шедший впереди процессии, пробасил:

— «Христе боже наш, погуби крестом твоим борющия нас, да уразумеют, како может православных вера, молитвами богородицы, едино человеколюбче…»

Дьяконы и хор певчих подхватили:

«Яко вси во бозе к тебе прибегаем!..»

Процессия спустилась с лестницы и направилась к войскам.