Уезжая из Крыма, Березко собрал всю ватагу среди высоких скал, у нагруженных снастями лодок, снял шапку, осенил себя широким крестом и, кланяясь раскинувшемуся, взволнованному морю и небу, покрытому серыми, мрачными тучами, сказал своим рыбакам:

— Уплывем на время, мои добрые люди! Не оглядывайтесь назад — там идет до нас проклятая жизнь, горе человечье идет, мука идет. Я уже старый человек, вы знаете, не одного царя пережил. И я скажу вам, что ни цари, ни попы, ни яки бары не дадут нам ни прав, ни свободы. Воны нам только вернут ту скотскую жизнь, что була раньше. А як заберуть воны нас у свои руки, то в сто раз будэ хуже. Избавитель от всего горя нашего — Ленин! Этот человек умом своим велыкым придумал нам, трудовым людям, советскую власть. Що ж тут и говорить, все мы хоть и малость, та пожили уже своей властью, та подышали волей, какую он, Ленин, дал нам!.. Скажите, други мои: когда було нам так легко на сердце, як було воно при революции? Ленин — наш спаситель.

И рыбаки дружно заявили своему атаману.

— Пойдем за Лениным! Пойдем спасать свою советскую власть!

В Красной Армии Березко встретил начальника штаба большевика Руднева. Он обратил внимание на Березко, часто беседовал с ним. Руднева заинтересовала большая и трудная жизнь рыбака. За любовь и безграничную преданность революции он назвал Березко великим патриотом социалистического отечества.

На фронте рыбак показал себя таким же бесстрашным, как и на море.

Он смело пробирался через фронт, заходил далеко в тыл белых, приносил штабу ценные сведения о численности вражеских войск и их расположении.

За несколько месяцев мучительных отступлений по украинским и донским степям, которые истоптал Березко своими большими рыбачьими сапогами, ему привелось не раз повидаться с красным полководцем Ворошиловым, Ворошилова не могли перехитрить и остановить никакие белые генералы, он пробивался со своими полками к приволжскому городу Царицыну.

Однажды в осенний солнечный день Березко направился на площадь, на которой собрался вновь организованный рабочий полк для митинга перед уходом на фронт. Площадь быстро заполнилась народом.

Оживились, заколыхались ряды красноармейцев.

Березко пробивался в ту сторону, куда повернулись все лица людей.

Вдруг собравшийся народ как-то сразу пришел в движение.

— Ворошилов! Ворошилов!

Березко вскинул своей седой головой и застыл на месте. Напротив него, за рядами войск, возвышался человек в простой солдатской шинели.

Тут же раздался его громкий голос.

Ворошилов сказал о героической смерти беззаветного воина коммунизма товарища Руднева и призвал бойцов к беспощадной мести классовым врагам, царским генералам и их прихвостням…

Березко, потрясенный смертью Руднева, не смог сдержать слез, они заволокли глаза. И сквозь слезы он видел, как быстро выстраивался, разворачивался и шел на фронт полк Красной Армии.

Березко стоял, а над площадью взлетала, ширилась, гремела песня:

Смело мы в бой пойдем за власть Советов

И как один умрем в борьбе за это…

4

Шумный шел в город по извилистой тропинке, которая тянулась по канавам, бугоркам и промоинам, между старыми деревьями, сбрасывающими с себя последние желтовато-багряные листья.

По дороге, недалеко от железнодорожной будки, Петьке повстречалась группа оборванных людей. Один прыгал на костылях, два горбуна брели, опираясь на палки, а впереди — словно она была вожаком оборванцев — шла худая высокая девушка.

Поравнявшись с ними, Петька вздрогнул.

Шедшая впереди девушка, очевидно, заметила, что парнишка испугался, и засмеялась, показав крепкие большие зубы.

— Не бойся! Дай на кусок хлеба, война и революция разорили! — проговорила она жалобным голосом.

Шумный проворно вынул из кармана пятирублевую бумажку и, сунув ее нищенке в руку, зашагал вперед.

— Стой! — сказала она, беря его за рукав желтыми от табака пальцами. — Ты подашь такую милостыню тому, кто эти деньги делал.

Старик с рыжей бородой и большим горбом засмеялся.

— В нужник, в нужник эти гроши! — крикнул он.

Старики обступили Шумного. У одного были выворочены веки, обросшее грязной бородой лицо казалось безумным. Калека приближался к Шумному, вытягивал шею, намереваясь не то испугать парнишку, не то хорошенько рассмотреть его лицо.

Шумный медленно отступил назад, потом рванулся, прыгнул в сторону. Скоро он был на главной улице.

День воскресный. Горожане выходили из домов — кто в магазин, кто прогуляться. Мелькали золотые офицерские погоны, красные лампасы, белые косынки сестер милосердия, громадные папахи, круглые кубанки, цветные фуражки. По мостовой шмыгали военные автомобили, рысью пролетали казаки, с песнями проходили солдаты.

Рекламные будки и стены домов были заклеены листками, зазывавшими в Добровольческую армию и в какой-то отряд капитана Тигрова. Гудел соборный колокол.

Толчок в плечо заставил Шумного остановиться. Отряд вооруженных, одетых с иголочки казаков, расталкивая людей, строился у дверей особняка. Ротозеи с благоговением смотрели на двери. Через несколько минут казачий офицер подал команду «смирно». Казаки замерли. В дверях появился высокого роста, широкоплечий, сухопарый старик генерал со скуластым смуглым лицом. Большая седая голова его была покрыта старомодным артиллерийским картузом с лакированным козырьком и широким красным околышем. Он держал под руку молоденькую женщину с печальным лицом. Генерал и женщина направились к автомобилю. За ними шел молодой адъютант с веселой и довольной гимназисткой.

— Губатов! Губатов! — раздавались голоса в толпе.

Машина тронулась и медленно покатила вперед. За ней двинулись человек двадцать телохранителей-казаков. Проходившая мимо команда юнкеров грянула:

Так за Губатова, за родину, за веру

Мы грянем громкое ура!..

«Как же это так? — думал пораженный Петька. — Ведь я сам видел, как матрос Ванька Кармашов в большевистский переворот срывал с Губатова погоны. И тогда же генерала посадили в тюрьму… А теперь — вот пожалте!..»

Дойдя до переулка, Шумный снова встретился с толпой нищих — хромых, горбатых, слепых, с трясущимися руками. Теперь он обратил внимание на этих калек и удивился, что их так много здесь и что прохожие либо не замечали их, либо равнодушно подавали им милостыню.

Петька вошел в кофейню и нашел ее такой же, как и год назад: многолюдной, шумной. Хозяин, толстый грек Юрка Кривой, восседал за стойкой. Недалеко от него, у столика, окруженного плотным кольцом «интересантов», резались в кости Володька и Шурка.

— Хорошие у тебя полчаса, — вставая, сказал Шурка и тут же объявил партию законченной.

Втроем они вышли на улицу.

— Смотри-ка, эсеришка до сих пор бормочет, — указал Володька на оратора.

Оратор выкрикивал:

— Большевики разорили страну, довели ее до голода, до нищенства… Народ, проснись! Возвращайся к Учредительному собранию, только оно может спасти