однако ж это не дает ему нисколько права уничижать славу врачей и других художников единственно потому, что он в состоянии унизить их; напротив, и риторикой, как другими способами борьбы, он должен пользоваться справедливо. Если же кто-нибудь, думаю, сделавшись искусным в риторике, будет этой силою и этим искусством наносить обиды, то учителя не следует ненавидеть и изгонять из города, ибо последний преподал риторику с тем, что она будет употребляема справедливо, а первый пользуется ею – напротив. Итак, справедливость требует ненавидеть, изгонять и убивать того, кто несправедливо пользуется ею, а не того, кто преподает ее342.

Сокр. Я полагаю, Горгиас, что и ты делывал наблюдения над многими разговорами, стало быть, замечал в них следующее: учащиеся и учащие, о чем бы ни вздумали разговаривать, не могши легко понять друг друга, оставляют беседу. Но если они о чем-нибудь спорят и один говорит, что слова другого либо несправедливы, либо неясны, то оба досадуют, и каждый питает мысль, что собеседник его настаивает на своем по ненависти – спорит, а не исследует предмета речи. Некоторые при этом расходятся даже самым постыдным образом, говоря друг другу и выслушивая один от другого столь грубые ругательства, что и присутствующие досадуют на себя, зачем они стали слушать таких людей. Для чего же я говорю это? Для того, что теперешние твои слова, мне кажется, не совсем последовательны и не согласны с тем, что ты прежде говорил о риторике. Боюсь обличать тебя, чтобы ты не вообразил, будто я прекословлю не для пользы предмета, желая способствовать к его разъяснению, а для тебя. Итак, если и ты из тех людей, из которых я, то мне приятно было бы предложить тебе вопрос; а когда нет – пожалуй, оставлю. Из каких же я людей? Из тех, которые с удовольствием принимают обличение, как скоро говорят что-нибудь не так, и с удовольствием обличают, если кто другой говорит неправду, – то есть которым не менее приятно быть обличаемым, как и обличать, – думаю, потому, что первое благо во столько больше, во сколько лучше избавиться от величайшего зла самому, чем избавить другого; ибо, по моему мнению, нет для человека зла столь великого, как ложное мнение о предмете настоящего нашего разговора. Итак, угодно тебе подтвердить, что и ты таков, – будем разговаривать; а полагаешь, что надобно оставить, – распрощаемся с нашим исследованием и прекратим беседу.

Горг. Да, подтверждаю, Сократ, что и сам я таков, какой тебе нужен. Впрочем, может быть, надобно подумать и о присутствующих. Ведь я уже много и долго рассуждал с ними еще до вашего прихода; долго, по-видимому, будет тянуться и настоящая наша беседа о том, о чем мы разговариваем; так надобно обратить внимание и на них, как бы кого не задержать, кто хотел бы сделать и что-нибудь другое.

Хереф. Вы сами, Горгиас и Сократ, слышите шум этих людей, что они готовы слушать, пока вы будете о чем-нибудь разговаривать. Лично же у меня не может быть такого недосуга, который бы настоятельно требовал от меня какого другого дела, когда я занят такими и так раскрываемыми речами.

Калл. Да, клянусь богами, Херефон. Бывал я уже при многих рассуждениях, но не знаю, чувствовал ли когда такое наслаждение, какое теперь. Поэтому, если вы захотите разговаривать и целый день, все будет приятно.

Сокр. Что касается до меня, Калликл, то препятствия нет, если только согласится Горгиас.

Горг. Теперь уже стыдно было бы не согласиться, Сократ, когда я сам объявил, что всякий может спрашивать меня о чем угодно. Если им нравится, разговаривай и спрашивай, о чем хочешь.

Сокр. Так послушай, Горгиас, что удивляет меня в твоих словах. Очень может быть, что ты и правду говоришь, да я неправильно понимаю. Ты сказал, что можешь сделать ритором всякого, кто захочет тебя слушать?

Горг. Да.

Сокр. Ритором, который, не уча, убедит народ во всем вероятном?

Горг. Без сомнения.

Сокр. Даже говорил, что и в отношении к здоровью ритор будет убедительнее, чем врач.

Горг. Конечно говорил – по крайней мере для народа.

Сокр. Это «для народа» не значит ли «для невежд»? Потому что для людей знающих, вероятно, он не будет убедительнее врача.

Горг. Ты правду говоришь.

Сокр. А если он будет убедительнее врача, то не сделается ли, стало быть, убедительнее человека знающего?

Горг. Конечно.

Сокр. Не будучи, однако, врачом – так ли?

Горг. Да.

Сокр. И, как не врач, не зная того, что знает врач.

Горг. Явно, что так.

Сокр. И, не зная, будет для незнающих убедительнее того, кто знает, если только ритор убедительнее врача. Это ли выйдет или что другое?

Горг. В этом случае именно это.

Сокр. Не то же ли отношение ритора и риторики и ко всем прочим искусствам? То есть риторике нет надобности знать самое дело, ей нужно только найти некоторый способ убеждения, чтобы незнающие явились более знающими, чем знающие.

Горг. Не великое ли облегчение, Сократ, не зная прочих искусств, а зная только одно это, быть ничем не ниже мастеров?

Сокр. Ниже ли ритор, будучи таким, или не ниже их – это мы тотчас увидим, если только наш разговор к чему-нибудь полезен нам. Но сперва рассмотрим, таков же ли ритор в отношении к справедливому и несправедливому, постыдному и прекрасному, доброму и злому, каков в отношении к здоровью и предметам других искусств, то есть что, не зная, что добро и что зло, что прекрасно и что постыдно, справедливо и несправедливо, а только выдумав способ убеждать в этом, он без знания покажется для незнающих больше того, кто знает? Или это нужно ему знать и, наперед узнавши, ходить к тебе с намерением учиться риторике? Если же не знает, ты, учитель риторики, не научишь приходящего ничему такому, потому что не обязываешься к этому, а только сделаешь, что и без знания тех предметов он будет казаться толпе знатоком их, и без добра представится добрым? Или ты вовсе не можешь научить его риторике, не предполагая в нем знания истины о всем том? Или как понимаешь это, Горгиас? Открой нам, ради Зевса, тайну своей науки, как ты недавно обещался343 скажи, в чем состоит ее сила.

Горг. Я полагаю, Сократ, что кому не случилось знать о тех вещах, тот и о них получит от меня познание.

Сокр. Помни же это, ведь твое мнение прекрасно: кого сделаешь ты ритором, тот, учась у тебя, ранее или позднее непременно узнает, что справедливо и несправедливо.

Горг. Уж конечно.

Сокр. Так что ж? Человек, изучивший плотническое искусство, – плотник или нет?

Горг. Плотник.

Сокр. А изучивший музыку – музыкант?

Горг. Да.

Сокр. А изучивший врачебное искусство – врач? И все таким же образом. Изучивший каждую отдельную науку – таков, каким делает его эта наука?

Горг. Уж конечно.

Сокр. Поэтому изучивший и справедливое не будет ли справедлив?

Горг. Непременно.

Сокр. А справедливый и делает справедливо?

Горг. Да.

Сокр. Стало быть, ритор необходимо справедлив; а будучи справедливым, хочет и делать справедливо?

Горг. Очевидно.

Сокр. Но справедливый-то никогда не согласится нанести обиду.

Горг. Необходимо.

Сокр. А ритор, по нашему умозаключению, справедлив.

Горг. Да.

Сокр. Следовательно, ритор никогда не согласится нанести обиду.

Горг. Конечно, не согласится.

Сокр. Но помнишь ли, ты недавно сказал, что не должно обвинять и изгонять из города палестристов, если кулачный боец нехорошо пользуется кулачным искусством и наносит обиду? Не то же ли самое, если и ритор неправильно пользуется риторским искусством? Не учителя надобно обвинять и изгонять из города, а того, кто обижает и неправильно употребляет это искусство. Сказано это или нет?

Горг. Сказано.

Сокр. А теперь этот самый ритор, видно, уже никогда не обижает – или не видно?

Горг. Видно.

Сокр. В прежней беседе говорено было также, Горгиас, что риторика рассуждает не о чете и нечете, но о справедливом и несправедливом, не правда ли?

Горг. Да.

Сокр. Так вот, слыша эти слова твои, я тогда предположил, что