представляется тем, подо что подделалось. О наилучшем оно нисколько не заботится, но всегда уловляет и обманывает безумие удовольствием до того, что кажется делом величайшей важности. Итак, под медицину подделалась кухня и выдает себя за знатока наилучших кушаний для тела; так что, если бы у детей либо у подобных детям несмышленых людей повару и врачу надлежало вступить в состязание, кто из них – врач или повар – имеет лучшее понятие о хороших и худых кушаньях, первому пришлось бы умереть с голоду. Вот что я называю ласкательством и утверждаю, что оно постыдно, Полос, – это уже для тебя говорится, ибо метит на приятное, а не наилучшее, – и такое ласкательство почитаю не искусством, а навыком, так как оно не может дать отчета в свойстве тех вещей, которые предлагает, то есть чтобы в состоянии было наименовать причину каждой. Дело же без причины я не называю делом искусства; и, если ты не соглашаешься в этом, готов доказать. Так, под медицину, как я сказал, подделывается ласкательство кухонное, а под гимнастику точно таким же образом – косметическое, занятие злодейское, обольстительное, неблагородное, низкое, обманывающее видом, прикрасами, легкостью и нарядами – одним словом, делающее то, что люди, заимствуя чужую красоту, не радеют о красоте, доставляемой гимнастикой. Чтобы не говорить много, употреблю выражение геометров – может быть, наконец, поймешь. Как ласкательство косметическое относится к гимнастике, так кухонное – к медицине; или лучше: как ласкательство косметическое относится к гимнастике, так софистическое – к законодательству, и как ласкательство кухонное относится к медицине, так риторское – к правоведению. Таково-то, говорю я, естественное между ними различие. Поколику же дело софистическое и риторское близки одно к другому, то софисты и риторы, занимаясь в то же время теми же предметами, смешиваются и, как сами не знают, что из себя делать, так и другие – чем их почитать347. Да что еще? Если бы душа не господствовала над телом, но последнее управлялось бы само собой, если бы она не созерцала и не различала дела кухонного и медицины, но судьей было бы тело и взвешивало бы их тем, что нравится ему самому; то выражение Анаксагора, любезный Полос – ты ведь опытен в таких вещах, – получило бы обширнейшее значение: все смешалось бы в одно, и предметы медицины, здравия и кухонного дела не были бы различаемы348. Теперь ты слышал, чем я называю риторику: она – то же в душе, что дело кухонное – в теле. Может быть, я поступил нелепо, что тебе не позволил говорить длинных речей, а сам произнес целое рассуждение, но меня надобно извинить, потому что кратких моих слов ты не понимал и не знал, что тебе делать с моими ответами – следовательно, имел нужду в объяснении. Так-то, если и я не в состоянии буду понять твой ответ, ты распространи свою речь, а когда в состоянии – предоставь мне понимать его. Это совершенно справедливо. Теперь делай с моим ответом, что можешь сделать.

Пол. Что это говоришь ты? Риторика кажется тебе ласкательством?

Сокр. Частью ласкательства, сказал я. Так молод, Полос, а не помнишь. Что же будешь делать после, (дожив до старости)?

Пол. Неужели тебе представляется, что в городах хорошие риторы349, как ласкатели, считаются людьми презренными?

Сокр. Это вопрос? Или начало какой-нибудь речи?

Пол. Вопрос.

Сокр. Я думаю, они и не считаются.

Пол. Как не считаются? Разве в городах не велика их сила?

Сокр. Нет, если только иметь силу, по твоему мнению, есть нечто хорошее для сильного.

Пол. Да, это и есть мое мнение.

Сокр. Так риторы в числе жителей города, мне кажется, весьма мало значат.

Пол. Что ты? Разве они, подобно тиранам, и не умерщвляют, кого хотят, и не отнимают имущества, и не изгоняют из городов, кого покажется?

Сокр. Клянусь собакою, Полос, что я недоумеваю, сам ли ты говоришь, говоря о чем-нибудь, и свою ли мысль высказываешь или спрашиваешь меня.

Пол. Да, я спрашиваю тебя.

Сокр. Положим, друг мой. Так ты даешь мне два вопроса.

Пол. Как два?

Сокр. Не сказал ли ты мне сейчас, что риторы, подобно тиранам, и умерщвляют, кого хотят, и отнимают имущество, и изгоняют из городов, кого покажется?

Пол. Сказал.

Сокр. Так я тебе говорю, что тут два вопроса350, и буду отвечать на оба. Скажу, Полос, как сейчас сказал, что и риторы, и тираны имеют в городах маловажную силу, ибо ничего почти не делают, чего хотят, но делают, что им кажется, как наилучшее.

Пол. А это разве не значит иметь великую силу?

Сокр. Не значит; по крайней мере, как говорит Полос.

Пол. Мне не говорить? Конечно, говорю.

Сокр. Клянусь351, ты не говоришь, когда утверждаешь, что иметь великую силу, по твоему мнению, есть нечто хорошее для сильного.

Пол. Да, это мое мнение.

Сокр. Но хорошее у тебя бывает не тогда ли, когда кто делает, что ему кажется, как наилучшее, не имея ума? И не это ли, по-твоему, значит обладать великою силою?

Пол. Это.

Сокр. Так опровергая меня, докажешь ли, что риторы имеют ум и что риторика – искусство, а не ласкательство? Если же я останусь неопровергнутым, риторы и тираны, делая в городах, что им кажется, не приобретут ничего хорошего. Хотя обладать силою, как говоришь ты, и есть нечто хорошее; но делать, что кажется – без ума, даже по твоему согласию, – зло. Не правда ли?

Пол. Да, и по-моему.

Сокр. Каким же образом риторы и тираны могут иметь в городах великую силу, если Полос не опровергнет Сократа и не научит, что они делают, что хотят?

Пол. Этот человек…352

Сокр. Я говорю, что они делают не то, что хотят. Опровергай меня.

Пол. Не сейчас ли, только перед этим, соглашался ты, что они делают, что им кажется, как наилучшее?

Сокр. Да и теперь соглашаюсь.

Пол. Стало быть, они делают, что хотят.

Сокр. Нет.

Пол. Но ведь делают, что им кажется?

Сокр. Да.

Пол. Жалки и странны слова твои, Сократ.

Сокр. Не вини меня, добрый Полос: говорю в твоем вкусе, но если ты намерен предлагать мне вопросы, докажи, что я лгу, а не намерен – сам отвечай.

Пол. Готов отвечать, лишь бы только видеть, что ты тут разумеешь.

Сокр. Как тебе кажется? Люди того ли хотят, что всякий раз делают, или того, для чего делают то, что делают? Например, пьющие лекарство по предписанию врачей того ли, думаешь, хотят, что делают, то есть пить лекарство и страдать, или того, для чего пьют, то есть быть здоровыми?

Пол. Очевидно: того, для чего пьют, то есть быть здоровыми.

Сокр. Не так же ли и плавающие, и ищущие себе барышей другим образом хотят не того, что всякий раз делают, – ибо кому хочется плавать, подвергаться опасностям и беспокойствам? – а того, думаю, для чего плавают, то есть быть богатыми? Ведь плавают для богатства.

Пол. Конечно.

Сокр. Не то же ли и вообще? Делающий что-нибудь для чего-нибудь хочет не того, что делает, а того, для чего делает?

Пол. Да.

Сокр. Теперь, есть ли что-нибудь такое, что не было бы либо добро, либо зло, либо среднее между ними – ни добро, ни зло?

Пол. Быть чему-нибудь из этого совершенно необходимо, Сократ.

Сокр. Добром не называешь ли ты мудрости, здоровья, богатства и других, подобных тому вещей, а злом – противных им?

Пол. Называю.

Сокр. Ни доброе же, ни злое – не то ли, по твоему мнению, что иногда причастно добру, иногда – злу, а иногда ни тому ни другому, как, например, сидеть, ходить, бежать, плавать, или каковы камни, дерева и другие подобные вещи? Это ли называешь ты ни добром, ни злом, или что иное?

Пол. Не иное, а это.

Сокр. Но среднее ли тут делают для добра, когда делают, или добро – для среднего?

Пол. Уж вероятно среднее для добра.

Сокр. Стало быть, и когда ходим – мы ходим, как бы гонялись за добром, думая, что это лучше; и когда стоим – стоим опять