Над ним склонилась страшная косматая харя с черным клювомвместо носа, а выше полыхало багровое адское пламя.

Позади клювастого маячил еще один, но его Ластик разглядетьне успел, потому что поскорей опять зажмурился.

Господи, что ж это такое? Где он? В какой эпохе?

И чего хотят от него эти кошмарные существа? Как странно ониговорят – вроде по-русски, а вроде бы и нет.

– Посвети-кось.

Лицу стало жарко. Совсем рядом потрескивал огонь, сквозьвеки просвечивало багрянцем. Тот, что велел посветить, сказал:

– Гли, ликом бел, пригож, недырляв.

В другой ситуации Ластик, возможно почувствовал бы себяпольщенным, но не сейчас.

– Росток не велик ли? – засомневался страшный Клюв. –Сказано аршин да двунадесять вершков. Ну как кошачья рожа вдругорядьзабранится?

– Гожий мертвяк, влачим, – решил Митьша (похоже, он тут былглавный). – Поспевать надоть. Луна на ущербе, свет скоро.

Ластика подхватили с двух сторон, положили на жесткое,прикрыли рогожей. В нос шибануло чем-то таким пахучим, что он едва нерасчихался.

Подняли, понесли. Теперь бы и подглядеть, что вокруг, нонакрыли Ластика на совесть, с головой – ничего не видно. Пришлось, как пишут вроманах, обратиться в слух.

Слух снабжал информацией скупо.

Звук шагов. Судя по чавканью, шлепают по грязи.

Фр-р-р-р! – фыркнуло у Ластика над самой головой.

– Но, дура, балуй!

Ага, лошадь.

Кинули на мягкое, пахучее, немного колкое. Сено. Поверхрогожи накрыли еще чем-то – вроде мешковиной.

– Пошла!

Скрипнули колеса, копыта зачавкали по грязи.

– Чудно, – прогнусавил Клюв. – Немчина поганого схоронили нахрестьянском погосте.

Митьша ответил:

– Без домовины сунули, яко пса. Сказывали, на Немецкойслободе мор язвенный. Подкинули втай, басурманы. Ярыжек моровых страшатся.

– Митяй, а на нас-от язва с мертвяка не кинется?

– Милостив Господь. Коту энтому смердячему про то, откельсволокли, молчок – в ворота не попустит.

Всё это было малопонятно и очень тревожно. Ластик потихонькуприподнял край рогожи – посмотреть, что вокруг, однако почти ничего не увидел.Темнотища. Лужа блестит, большая. Какой-то забор из заостренных бревен. С тойстороны громко залаяла собака.

– Митьша, рогатка! Вертать али как?

– Не робей, дери бороду выше. Спереди крикнули, басом:

– Стой! Кто таки? Не тати ли? Куды едетя до свету?

И лязгнуло железо. Телега остановилась. Митьша важноответил:

– На Ваганьков рогожи везем, на подворье князь-Василья,ближнего государева боярина.

– Василья Ивановича? Старшого Шуйского? Ну поди, поди, –разрешил бас.

Противно заскрипело дерево, телега качнулась, покатиладальше.

Копыта застучали суше и звонче – повозка ехала уже не поземле, а по деревянному настилу.

Клюв с Митьшей между собой больше не разговаривали, тольковремя от времени вздыхали. Ластик же лежал и всё гадал: какой это у них тутгод? «Боярин», «подворье». Достать бы унибук, да пошевелиться страшно. Эти людипринимают его за покойника. И пускай. А там видно будет. Холодно было, градусовдесять. Если б подвигаться, Ластик, может, и согрелся бы, а так совсемзакоченел.

– Вона, терем-от, – произнес гнусавый после долгогомолчания. – Слава те, Исусе.

– Гли, Клюв. Не сбреши, что немчин на погост подкинутый, –напомнил Митьша.

Второй пообещал:

– Рта не растворю. Ты сам с им. Боюся я его, змеиного ока.

Постучали по деревянному – наверное, в ворота: два раза,потом еще три, негромко.

– Отворяй, Ондрей Тимофеевич! Томы, Митьша с Клювом! Добыличто велено!

Заскрежетали тяжелые створки. Мягкий, врастяжку голосспросил:

– Нут-ко, борзо, борзо. Псам я сонного зелья дах, незабрешут. Берите, за мной несите. Да сторожко вы, бесы. Аще узрит кто.

Ластика вынули из телеги, куда-то понесли.

Он и в самом деле был ни жив, ни мертв – дело шло кразвязке. Сейчас выяснится, за какой такой надобностью «немчина» из могилывытащили. Главное, как с этими митьшами объясняться? Они, наверно, и языка-тонормального не понимают.

Что будет, что будет?

Под ногами несущих скрипели деревянные ступени, пахло чем-токислым, незнакомым, и еще свечным воском, как на Новый Год.

– В малу камору, – приказал Ондрей Тимофеевич – очевидно,тот самый «кот смердячий» и «змеиное око». – Дверь узка, не оброните… Годитемало, посвечу… Чего зенки вылупили? В домовину его. Глава – туда, ноги – туда.

Снова эта непонятная «домовина».

Ластика положили на жесткое, по бокам вроде как бортики,высокие. Глаз он не открывал – ни-ни. Понимал, что сейчас его снова станутрассматривать.

Так оно, похоже, и было.

Потрескивала свеча, Митыпа с Клювом переминались с ноги наногу. «Змеиное око» молчал.

– Горазд отрок, вельми горазд, – не выдержал Митьша. – Зри,Ондрей Тимофеевич: и волос черен, и личико бело, а леп-то, леп, яко ангелБожий.

– Пошто немчин? – спросил боярин. – Откелева? Ты ответь,безносый. Созоровали, душу живую порешили? Заказывал ведь того не делати!

Было слышно, как Клюв шумно сглотнул.

– Дак… На улице он… На улице валялся. Вот те крест святой!

– Ладно. Не мое то дело. Никто не сведал?

– Никто. Хошь на святу икону побожусь! – пришел на помощьКлюву Митыпа.

Воспользовавшись этой дискуссией, Ластик позволил себеприоткрыть один глаз.

Низкий дощатый потолок, бревенчатые стены.