С густыми бровями, тонкими усиками и яркими выразительными глазами. Он пошёл в мать своей любовью к искусству и стремлением к прекрасному. Одевался исключительно и безупречно всегда, но сегодня его сюртук и галстук кричали о том, что Николая они застали едва ли не в дверях.

Это не укрылось и от Феликса.

– Ты куда-то собрался? – коротко спросил он брата. Лизе померещилась тревога в этом простом вопросе.

– Прогуляюсь вечером, – не глядя на него, ответил Николай, после чего повернулся к Эскису.

Спутник Лизы успел встать с места. Вид у молодого врача был по-прежнему невозмутимый, вот только меж бровей пролегла уже знакомая ей хмурая морщинка. Что-то явно настораживало Алексея.

– Николя, позвольте вам представить моего друга Алексея Константиновича Эскиса. Он был женихом нашей покойной Татьяны, пусть земля ей будет пухом. – Лиза посторонилась.

– Николай Феликсович, рад знакомству. – Эскис коротко склонил голову. – Но мы, кажется, уже встречались прежде.

– Верно, – Николай нахмурил лоб, воскрешая в памяти знакомое лицо. – В Риме пару лет назад?

– Именно.

– Рад вас видеть. – Николай жестом пригласил гостей присаживаться, потому что Иван принёс поднос с чаем и угощениями. – Жаль только, что мы встретились из-за столь печальной причины. Я краем уха услышал вашу беседу. Мы все действительно скорбим по Оленьке. – Николай повернулся к Алексею и, приложив руку к сердцу, произнёс: – Позвольте выразить и вам наши соболезнования, Алексей Константинович. Смерть Танюши – также невосполнимая утрата для нас всех, – после чего он обратился к младшему брату: – Матушка чувствует себя намного лучше. Я только от неё.

– Хорошо, – Феликс кивнул.

Эскис едва заметно поджал губы, наблюдая за братьями. Вероятно, ему не понравилось это чересчур фамильярное «Танюша». Или же то, что о смерти девушек Юсуповы говорили вот так вскользь, будто они и вправду ничего для них не значили. Даже покойная кузина.

Иван тем временем закончил разливать чай по изящным фарфоровым чашкам с узором из золотых роз и расставил на столе вазочки с конфетами и печеньем. Одну из этих вазочек – ту, в которой лежали вишни в шоколаде, Николай придвинул поближе к Лизе.

Бельская с благодарностью улыбнулась ему. Ей стало приятно, что он помнил о её маленькой страсти к шоколадным конфетам с ликёром, которых в Смольном, по обыкновению, не водилось.

– Вы не забыли, Николя? – Бельская почувствовала, что краснеет.

– Что вы любите «пьяную вишню»? – Он с улыбкой взял Лизу за руку и кротко поцеловал её пальцы. – Как я мог забыть? Вы совершенно очаровательны в ваших дамских слабостях, Елизавета Фёдоровна.

Эскис коротко кашлянул в сторону и сделал глоток чая, чтобы прочистить горло.

– Как всё-таки чудесно, что вы нас снова посетили, – повторил Феликс, который не сводил с них глаз. – Признаюсь, я и сам вспоминал минувшее лето в Архангельском много раз.

Лиза подумала, что это отличный повод повернуть разговор в нужном направлении и прояснить детали, которые могли связать Юсуповых с гибелью подруг, и мечтательно произнесла:

– О, вы правы, несомненно. – Бельская отправила в рот конфету и заметно оживилась: – А помните, как вы пригласили для нас фотографа?

– Разумеется, – взгляд Николая потеплел. – Вы бы ни за что не согласились, если бы перед этим Оленька не раздобыла бутылку шампанского и ананас, и вы, четыре негодницы, укрылись в парке, дабы приговорить добычу.

Лиза часто заморгала.

– Не припоминаю ничего подобного, – честно призналась она.

Феликс засмеялся. А его старший брат охотно пояснил:

– Это потому, что вы с непривычки были пьяны, голубушки. Нам пришлось вас прятать в летнем дворце пару часов, пока вы не протрезвели.

Бельская перевела удивлённый взгляд с одного Юсупова на другого, а затем призналась Алексею Константиновичу, который по-прежнему хранил невозмутимое выражение лица:

– Действительно, не помню ничего такого. Быть может, этого не было вовсе?

– Было-было! – не унимался Феликс, обрадованный тому, как оживился его брат. – И нашли мы вас в саду только благодаря вашему хохоту.

– Хохоту? – с сомнением переспросила Лиза.

От вишнёвой конфеты во рту осталась лишь неприятная горечь.

– Натали и Оленька смеялись громче всех, – заверил Николай, а затем припомнил: – Кажется, вы обсуждали некую Жаклин, над которой ваши подруги отчего-то вздумали потешаться, а вы очень обрадовались моему появлению и едва ли не на шею мне бросились. Умоляли, чтобы я заставил их прекратить. Тогда я и понял, что вы ужасно пьяны. И позвал Феликса на помощь. Маменька бы мне не простила. Точно бы решила, что это мне вздумалось вас напоить. Но вы так расстроились. Чтобы вас отвлечь, я тогда и придумал эту историю с фотографом.

– А кто эта Жаклин? – вмешался в разговор Алексей. Он сделал ещё один глоток чая и уточнил: – Ваша подруга из института?

Бельская покачала головой. Она изо всех сил напрягла память. Так, что едва не заработала приступ мигрени. Вспомнила бутылку шампанского и нарезанный кольцами ананас, от которого жутко вязало во рту и жгло губы. Вспомнила даже, как девушки увлекли её в глубь усадебного парка. Но более – ничего. Кажется, они действительно опьянели. Боже! Какой стыд! Счастье, что папенька об этом не узнал.

Лиза прижала ладони к пылающим щекам.

– Нет, увы, я не помню, о ком шла речь. – Она потупила взгляд, не зная, куда деваться. – Единственная известная мне Жаклин – это мадам Жаклин Арно. В детстве она была моей гувернанткой. Но вряд ли мы говорили о ней. Сейчас женщин с таким именем я, увы, не знаю.

Николай поймал её запястье, чтобы снова поцеловать руку. Пальцы Юсупова оказались холодными и чуть влажными. На сей раз его улыбка была доброжелательной и мягкой. Без тени заигрывания, лишь с одной целью в этом интимном жесте – унять её тревогу.

– Вы очаровательны, когда робеете, Елизавета Фёдоровна, – он отпустил её руку. – Но не будем смущать даму, господа. Уверен, что с каждым из нас случались куда более курьёзные и скандальные ситуации, нежели нежданное опьянение до беспамятства в компании близких друзей. Такое, о чём любой бы пожелал поскорее забыть навсегда.

– Воистину так, – охотно согласился Феликс, чья чашка уже давно опустела.

Эскис ничего не ответил. Всё его внимание, кажется, занимал теперь один лишь Николай Юсупов.

В дверях внезапно возник старый дворецкий Павел. В трясущихся руках он принёс новый поднос с чаем. Кажется, старик плохо понимал, что от него требуется, да и вообще, что Иван уже подал угощение гостям. Однако же хозяева не стали одёргивать старика. Видно было, что к нему привыкли и любили его, а ещё искренне уважали за выслугу лет. Не зря же Павла не прогнали со службы даже сейчас, когда