Ник будет сопротивляться призывам сделать меня беременной достаточно долго, чтобы заставить подготовиться к этому самой, в одиночку.

Его оппозиция вынуждала меня осознать, что ребенок значит для меня, заставляла всерьез гадать, смогу ли бросить его и следует ли это сделать.

Незаинтересованность партнера в роли отца создавала идеальную стену, о которую я могла швырять все страхи, надежды, стремления и тревоги, связанные с материнством. Как я защищала себя от уязвимости, создаваемой обязательствами, пытаясь заставить неподходящих мужчин любить меня, так я защищала себя и от неизвестности, создаваемой родительством, оставаясь с мужчиной, который не хотел детей. Он тормозил меня, усугублял проблему и в конечном счете заставил бороться за то, чего я действительно хотела.

Не так было у Элли, половинки той пары, с которой мы вместе переехали в Берлин. Мы познакомились одним весенним, кипящим от адреналина днем, когда потихоньку улизнули из средней школы, где учились, чтобы покурить. Все в ней сразу же заворожило и устрашило меня: буйная блондинистая копна, брюки идеальной ширины, чтобы скрыть скейтерские ботинки, пальцы, действовавшие точно, как часовой механизм, когда она свертывала тонкую прямую сигарету. Она училась на класс старше. Ее чувство юмора было таким же сухим и светлым, как чипсы с солью и уксусом. Казалось, Элли совершенно все равно, что думают о ней другие, и в результате она оказалась чуть ли не самой крутой личностью из всех, кого я знала долгие годы. Если бы тогда, в мои тринадцать, когда я зачарованно глазела на то, как она выдувает кольца дыма в ближайший куст, мне сказали, что спустя восемнадцать лет я буду жить с ней в одной квартире в Берлине, я бы, наверное, проглотила от потрясения собственные брекеты.

Тем летом, когда я вихрем носилась вокруг Бранденбурга, прыгала в озера, ездила на велосипеде в Польшу, бегала вдоль железнодорожных путей, собирала новых друзей, как просыпанную соль, Элли как-то естественно и без оглядки вписалась в берлинскую жизнь. Она пила кислое пиво в полутемных барах, шаталась по блошиным рынкам, буквально боролась с горным львом бюрократии, чтобы получить вид на жительство. Ее бойфренд добыл студию, она – работу; они ходили в рестораны, на концерты и носили черное. Однажды в выходные, пока мы с Ником убегали от дикого кабана и коллекционировали укусы клещей в Черном Лесу (та самая поездка, когда пришлось остановиться в полузаброшенном отеле в глуши и вести взаимно невнятную светскую беседу с его престарелой владелицей, пока она потчевала нас черствым пирогом и хвалилась оригинальным компакт-диском с синглом Candle In The Wind[22]), Элли, лежа в постели, тихо и спокойно сделала бойфренду предложение. По возвращении, когда мы праздновали эту приятную новость, запивая ее Sekt auf Eis (игристым вином со льдом) в баре через дорогу, я осознала: Элли и Робин строят здесь жизнь. Они нашли свое место. Мы с Ником ушли в отрыв, в то время как они создавали нечто совершенно иное.

Спустя два года, когда я постепенно привыкала к бессонным, дерганым, млекопитающим ранним месяцам материнства, Элли открыла галерею художественных иллюстраций – единственную в своем роде на весь город – в бывшем игровом притоне в Нойкёльне. Она осталась в Берлине. Выучила немецкий язык. Стала женой, постоянной жительницей другой страны, отринула структуру и стабильность прежней карьеры и окружила себя красотой, творчеством и свободой выбора. Мы вместе вошли в «поток», спровоцированные беременностями сверстниц, но выгребли к совершенно разным пунктам назначения.

«Если бы у приятельниц не было детей, очень возможно, я бы сейчас не жила в Берлине и не имела своей галереи, – написала она однажды вечером, пока я изучала ассортимент ее онлайн-магазина и жаловалась на новый урожай седых волос. – Когда видишь, что это такое на самом деле, представления о воспитании отпрысков теряют весь романтический флер. И поэтому переезд за границу был реакцией – сделать что-то, что угодно, – когда подруги начали залетать».

Нам, как признает Элли, очень повезло иметь возможность реагировать таким образом: у нас есть свобода передвижения, свобода выбирать работу, пользоваться контрацепцией, не быть беременными, если мы не хотим.

«Мне крайне повезло, что это решение мне доступно. Я – белая женщина, имеющая сбережения. Мне повезло жить в стране, где у меня есть выбор: я сделала аборт десять лет назад, когда была безденежной, безработной и несчастной. Одному Богу известно, насколько крепко тот ребенок привязал бы меня к одному мужчине и одному месту, и у меня не было бы той счастливой жизни, которая есть сейчас».

По данным Национальной службы здравоохранения, одна из трех британок хоть раз в жизни сделает аборт26, в то время как Национальная статистическая служба сообщает, что только за один 2017 год аборт сделали 197 533 женщины в Англии и Уэльсе27. У них был выбор. Они не обязаны подчинять жизнь последствиям встречи сперматозоида с яйцеклеткой. Разумеется, это решение – рожать или нет – не должно зависеть от удачи, национальности и достатка: оно должно быть повсеместно признанным человеческим правом, поскольку ребенок – это фактор, который будет влиять на курс жизни женщины всегда.

«Пока не попробуешь – не узнаешь, а когда попробуешь, передумывать поздно, – добавила Элли. – Если галерея в итоге встанет мне поперек горла, я могу ее просто сжечь. А ребенка не сожжешь. Кроме того, не могу отделаться от ощущения: то, что я делаю здесь, не так значительно, как если бы я делала это в Лондоне или Бристоле. При желании я всегда могу смыться отсюда, как лорд Лукан[23], и вернуться на родину. Думаю, самая подходящая формулировка – уклонение от обязательств». Уклонение от обязательств как оно есть. Но, раз уж на то пошло, Элли не брала на себя и обязательства быть бездетной.

«Я не уверена, что окончательно приняла решение, иметь или не иметь детей, – объяснила она. – Я не уверена, что галерея как-то препятствует рождению ребенка, но меня просто пока не победил биологический императив. Однако я действительно часто об этом думаю. Если бы муж сказал, что хочет попробовать стать родителями, да я с дорогой душой! Точно так же не могу сказать, не начнут ли терзать меня сожаления настолько, чтобы в пятьдесят лет попытаться родить, – кто знает? Зато я уверена, что пожалею, если не ухвачусь за эту возможность прямо сейчас, когда так удачно сошлись звезды».

Две женщины, два пути и две реакции на одни и те же обстоятельства: вот я с ребенком, а вот она с галереей. Разумеется, между нами стена. Я