Бывало, назначали из столицы честныхначальников, да еще не просто честного пришлют, а решительного и делового,твердо намеренного всех на чистую воду вывести и немедленное царствосправедливости и порядка утвердить, но и таким орлам Заволжье быстро крыльяукорачивало. Получалось — добром, через подарки или иные какие любезности, аесли уж совсем неподкупный, то наветом, оговором, благо в свидетелях недостаткане было, нужному человеку только свистнуть — кого хочешь оговорят.

А лет тридцать тому объявился у нас в городеполицмейстер, еще до покойного Гулько. Страх до чего непреклонный был. Всюполицию перешерстил: кого повыгонял, кого под суд отдал, прочих в трепетпривел. От этого волнение произошло, нарушение давних, надежно отлаженныхотношений меж серьезными людьми. Долго ли, коротко ли, но стал сей Робеспьер донужных людей добираться, вот какой отчаянный. Тут его бесчинства и закончились.Пошел на утиную охоту с собственными сослуживцами, а лодка возьми иперевернись. Все выплыли, одному лишь начальнику не повезло. Всего полгода унас и покуролесил. И это полицейский начальник, большой человек! А сисправником каким-нибудь немудрящим или следователем, если строптив окажется, имного проще поступали: ночью стукнут дубиной по макушке или стрельнут изкустов, и дело с концом. Спишут на разбойников, которые в наших лесах водилисьв изобилии. Полиция немножко для виду поищет и закроет дело за невозможностьюраскрытия. Ах, да что про это рассказывать, только попусту время тратить. В каждойгубернии подобных историй пруд пруди.

И вот назначают к нам из Петербурга архиереемМитрофания, во второй и окончательный раз. Без малого двадцать лет с тех порминовало. Он уж местные порядки и обычаи знал и потому напролом не полез, началсо своего тихого ведомства: попов приструнил, чтоб не лихоимствовали, вмонастырях строгости установил. Из благочинных некоторых сместил, иныхусовестил, а еще навез с собой из столицы белого и черного духовенства из числамолодых академиков.

Стало в церквах и приходах не то что прежде.Священники и причетники трезвые, служат чинно, проповедуют нравственно ипонятно, подношений сверх положенного не принимают. Не сразу, конечно, такустановилось, года через два-три. И никого поначалу не растревожило этоневиданное новшество, ни нужных людей, ни вороватых начальников. Расхотели попысладко есть и мягко спать — их дело. А что стали с амвонов много о честности идобротолюбии рассуждать, так им и положено. И вообще кто их, долгогривых,всерьез слушать будет. Но между тем авторитет духовных лиц стал постепенным инезаметным образом укрепляться, и в церквах сделалось не в пример люднее, чемпрежде.

А тут, по еще не истершимся столичным связямМитрофания, отправили в отставку старого губернатора, с которым у владыки былинешуточные контры. Прислали нового, Антона Антоновича фон Гаггенау, ему тогдаедва тридцать сравнялось. Был он весь налитой, кипучий, европейский и досправедливости просто лютый.

Побился барон с местными нравами, пободался,рога себе о сию каменную стену пообломал и стал от отчаяния впадать вадминистративную суровость, отчего, как известно, все беды только усугубляются.Да слава Богу, оказался неглупый человек, хоть и немец — хватило ума за советоми наставлением к владыке прийти. Что, мол, за чудо такое? Как это Митрофаний всвоем духовном ведомстве управляется, что у него всё чинно и пристойно, не точто у других губернских архиереев?

Владыко ответствовал, что это очень просто:надо помене управлять, и тогда дело будет управляться само собой. Лишь бызаложить крепкую основу, а остальное само приложится.

Как же приложится, откуда, горячо возражалмолодой Антон Антонович, если народишко такой подлец и сволочь.

Люди бывают разные, есть и хорошие, и плохие,поучал преосвященный, но по большей части они никакие, навроде лягушек,принимающих температуру окружающей среды. Тепло — теплые, холодно — холодные.Надобно сделать так, чтобы у нас в губернии климат потеплел, тогда и людипотеплее, получше станут. Вот в чем единственно долг власти — правильный климатсоздавать, а об остальном Господь позаботится, и сами люди не оплошают.

— Да как его утепляют, этот климат ваш? —силился уразуметь губернатор.

— Нужно в человеках взращивать и лелеятьдостоинство. Чтоб люди себя и других уважали. Человек, который понимаетдостоинство, не станет воровать, подличать, обманом жить — зазорно емупокажется.

Здесь барон в архиерее было разочаровался идаже рукой махнул:

— Э, да вы, владыко, идеалист. У нас ведьРоссия, а не Швейцария. Давно ли крестьян по головам продавали, как скотину?Откуда ж здесь достоинство возьмется? На произрастание сего нежного растенияидут века.

Митрофаний, который в ту пору моложе был иоттого имел слабость к словесной эффектности, ответил коротко и назидательно,на античный манер:

— Законность, сытость, просвещение. И болееничего-с (он в ту пору еще и словоерсы, бывало, употреблял для благозвучия).

— Ах, ваше преосвященство, мало ли я бьюсь заподдержание законности, а что толку! Никто не хочет жить по закону — ни нижние,ни верхние.

— И не будут хотеть. Люди исполняют только тезаконы, которые разумны и выгодны большинству. Мудрый законодатель подобенопытному садовнику в публичном парке. Тот, засеяв газоны, не сразу дорожкипрокладывает, а прежде посмотрит, каким путем людям удобнее ходить — там имостит. Чтобы не протаптывали собственных тропинок.

— Так то мудрые, — понизив голос, произнесАнтон Антонович крамольное. — А у нас в России всякие законы бывают. Не мы свами их выдумываем, на то высшие инстанции есть. Но следить за исполнением сихзаконов предписывается мне.

Епископ улыбнулся:

— Существует закон божеский и закончеловеческий. И соблюдать надо только те человеческие законы, которые божескимне противоречат.

Губернатор только пожал плечами:

— Этого я, увольте, не пойму. Я, знаете ли,немец. Для меня закон есть закон.

— На то я к вам и приставлен, — ласково молвилнепонятливому Митрофаний. — Вы, сударь, у меня спросите, какой закон от Бога, акакой от лукавого. Я разъясню.

И разъяснил, однако сие разъяснение заняло нечас и не два, а много больше, и со временем долгие беседы с преосвященным вошлиу молодого правителя в обыкновение…