принадлежала данная мирная инициатива, мне точно не известно. Я знаю только, что у союзников по этому вопросу разногласий не возникало. Однако вполне вероятно, что мнения относительно того, можно ли вообще рассчитывать на успех предложения, разделялись. Тем не менее сам факт, что оно не раскрывало в деталях наши условия, в целом был одобрен, так как свои карты полностью в одностороннем порядке вскрывать не следовало. Тем более что данная инициатива никакого результата могла и не дать. Кроме того, союзники рассчитывали, что отказ от их предложения поспособствует повышению интенсивности ведения боевых действий и позволит применять все имевшиеся боевые средства, не считаясь с общественным мнением.

Антанта отклонила наши мирные инициативы, а ее ответ лишний раз доказал, что достижение мира тогда было возможно только за счет таких уступок с нашей стороны, которые являлись равносильными признанию поражения.

Между тем император Карл I был одним из тех, кого неудача мирных инициатив чрезвычайно сильно разочаровала, что свидетельствовало о том, что он стремился к миру не столько как к закреплению честно завоеванных приобретений, сколько как к прекращению войны как таковой. Она не только не являлась для него последним доводом в противоборстве народов, но и ранила неизбежно связанными с ней ужасами все его чувства. Он также верил в то, что заключение мира одним махом устранит все трудности, с которыми столкнулась монархия, и прежде всего ликвидирует всплеск революционных идей. Поэтому, каким бы свежим и энергичным ни казалось первое явление народу молодого императора, после отклонения мирных инициатив им овладели сильные эмоции перед лицом возможного обострения внутреннего межнационального конфликта.

Подобные утверждения можно подтвердить такими фактами: еще до получения ответа на наше мирное предложение мы знали, что оно будет отклонено в довольно резкой форме. Поэтому император Карл I отправил меня в Пщину, чтобы передать кайзеру Вильгельму II послание с предложением возобновить мирные инициативы. Кайзер Вильгельм принял меня за рабочим столом, и я вручил ему телеграмму. Тот начал ее внимательно читать, время от времени сопровождая чтение словами «невозможно» и им подобными. Затем он посмотрел на меня и спросил:

– Ну-с, Крамон, что вы на это скажете?

– Я считаю, что новое предложение о мире до получения ответа на наше первое исключено, – был мой ответ. – В противном случае создастся впечатление, что спасти нас может только скорейшее заключение мира, а судя по прошлому опыту, такая инициатива приведет к противоположному от того, чего мы ожидаем. Такого же мнения придерживаются фельдмаршал фон Гинденбург и его превосходительство Людендорф.

Затем кайзер Вильгельм II в ходе продолжительной беседы изложил свои взгляды на веру в Бога и обязанности правителя. В этой связи я могу заверить всех тех, кто совершенно не знает кайзера и утверждает обратное, что его стремление к скорейшему миру не было ослаблено никакой тягой к завоеваниям и властолюбием, а также в том, что он определенно рассчитывал на добрую волю Антанты.

Послание же императора Карла I заканчивалось словами: «Я молю Господа, чтобы он даровал нам мир и избавил наши народы от ужасов войны». На это кайзер Вильгельм II заметил:

– О мире все мы молимся, но на то, чтобы умолять о мире наших врагов, я не пойду.

Поэтому на послание императора Карла I был направлен отрицательный ответ, в котором особо подчеркивалось, что дальнейшие мирные инициативы с нашей стороны на данный момент будут только способствовать повышению обороноспособности Антанты, укрепляя ее в уверенности в том, что мы окончательно выдохлись.

В связи с вышеизложенным мне было непонятно, почему сменивший барона Иштвана Буриана фон Райеца на посту министра иностранных дел граф Оттокар Чернин согласился на вышеупомянутое послание императора Карла I к кайзеру Вильгельму II. Однако меня не оставляло впечатление, что Чернин оказался настолько озабоченным ростом революционного движения в стране, что решил озаботить этой проблемой императора и укрепить в связи с этим его стремление к миру. И если мои ощущения были верны, а для того у меня имелись весьма веские основания, то именно граф Чернин нес всю полноту ответственности за то, что молодой император в своем стремлении к миру вступил на такую стезю, какая ранее была вообще невозможна либо, по крайней мере, могла быть выражена в совершенно иной форме.

Ведь вторым шагом императора явился его запрет на несогласованное сбрасывание авиационных бомб в тылу противника, применение газа и использование зажигательных боеприпасов для борьбы с летчиками противника. В ответ на это германское Верховное командование наложило вето на исполнение данного запрета на совместных фронтах и добилось его отмены. Тем не менее на Итальянском фронте, несмотря на все возражения со стороны Германии, он действовал достаточно долго.

В результате возник непонятный казус, когда итальянцам добровольно было предоставлено преимущество в вооружении, не говоря уже и о без того имевшегося у них численном превосходстве. «Кайзеровские и королевские» самолеты сбивались зажигательными боеприпасами, австро-венгерские населенные пункты и церкви разрушались авиабомбами, тогда как итальянские оставались невредимыми. В итоге, в конце концов, недовольство в войсках достигло такой степени, что императорский запрет перестали соблюдать. К тому же трудно было не заметить, что за ним угадывалось непосредственное влияние императрицы и тех священнослужителей, для которых стоявшие на итальянской земле церкви имели гораздо большее значение, чем храмы, возведенные на немецкой стороне. И как бы ни изощрялся император, ему все же пришлось признать нелепость и всю неуклюжесть выданной Италии особой защитной грамоты, что нанесло большой вред его репутации, поскольку зависимость императора от женщин и духовенства стала очевидной. Императрица же тогда получила прозвище «итальянка».

Вскоре после предпринятых Центральными державами мирных инициатив со своей нотой выступил президент США Вудро Вильсон. Однако то, что она по времени совпала с нашими шагами, доставило американцам определенное неудобство. Поэтому они поспешили заверить Антанту в том, что взаимосвязь между этими актами отсутствует, подчеркнув при этом, что со стороны Соединенных Штатов никаких попыток посредничества не предполагалось и их нота была «вызвана исключительно гуманитарными соображениями, а также интересами нейтральных стран».

Конечно, для отнюдь не стремившейся к миру Антанты нота Вильсона оказалась весьма некстати. Не случайно в России вспомнили о вмешательстве американцев в ее внутренние дела в 1905 году, когда те «склонили царя пойти на преждевременные мирные переговоры». Раздавались голоса, что предложение Центральных держав является «доказательством их слабости и шагом, направленным не на достижение практически возможного установления мира, а лишь на то, чтобы снять с себя ответственность за развязывание войны и ее дальнейшее продолжение». Американская же нота, особенно в данное время, восстановлению справедливости может только помешать.

В