Лондоне заявление Вильсона было воспринято как «несвоевременный пагубный шаг», который поставил союзников в неловкое положение. В Париже же прямо заявили, что Вильсону «не следовало идти на поводу собственного тщеславия». Тем не менее ответ Антанты был составлен так, чтобы в любом случае не затронуть достоинство Вильсона. Поэтому здесь следует отметить, что все вышеприведенные высказывания[59] явно находились в диссонансе с делавшимися в то время заявлениями ее официальных кругов.

Со стороны же Центральных держав одновременно с ответом на ноту Вильсона Соединенным Штатам было сообщено о намерении начать неограниченную подводную войну.

Совещания по этому поводу начались еще зимой 1916 года. При этом император Карл I и граф Чернин выступали против подводной войны, а фон Гетцендорф и гросс-адмирал Антон Гаус[60] – за. Я же был убежден, что ее целесообразность могла быть оценена только экспертами, то есть Адмиралтейством. При этом я считал, что если оно окажется в состоянии это сделать и, более того, подкрепить свою точку зрения убедительными данными, то такое эффективное средство борьбы следовало использовать. Поэтому и предложил представить соответствующий доклад императору Карлу I представителем Адмиралтейства. Впоследствии эту задачу возложили на адмирала фон Хольцендорфа[61].

Однако кайзер Карл I и после сделанного ему доклада не смог на это решиться, поскольку посчитал приведенные Адмиралтейской коллегией выкладки в той или иной степени основанными на предположениях, которые, хотя сами по себе и имеют большую степень вероятности, не могут претендовать на безусловную достоверность. А ведь от принятого им решения зависел дальнейший ход войны, поскольку в случае ошибки в предположениях Англию не только не удалось бы поставить на колени, а совсем наоборот, она только усилилась бы за счет Америки и других нейтральных государств.

Тем не менее дальнейшие события императора Карла I оправдали в том смысле, что если подводная война сама по себе, возможно, и являлась в чем-то выдающимся явлением, но парализовать Англию все же была неспособна. По-видимому, ее теоретики не учли должным образом возможности строительства новых судов и конфискации кораблей нейтральных стран.

Фактом является также и то обстоятельство, что Америка использовала подводную войну как повод для объявления нам войны. Утверждения же, что без нее американцы остались бы в стороне, неверны. Ведь их симпатии и, более того, деловые интересы были настолько завязаны на Антанту, что если бы мы не начали подводную войну, то они нашли бы любой другой предлог для активного вмешательства в боевые действия против нас. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет.

Здесь следует заметить, что со временем ответственность за подводную войну и ее последствия была в одностороннем порядке полностью возложена на военных. И это, на мой взгляд, несправедливо. Ведь если приведенным ими аргументам доверия не было, то от нее следовало отказаться.

К тому же военные не несут ответственности за политические последствия принятых решений, а отвечают только за результаты непосредственных боевых действий. Поэтому то, что начальники Генеральных штабов обеими руками тянулись к средству борьбы, способному принести им облегчение на фронтах, было само собой разумеющимся. А вот за возможности действительно предоставить им такое средство ответственность лежала на лицах, занимавшихся большой политикой.

О том, что думали военные инстанции о подводной войне, император и Чернин знали еще до Королевского совета. Все, собственно говоря, сводилось к пробе сил между представителями политических и военных кругов.

Мы, военные, приучены высказывать свою точку зрения, выполнять отданные приказы, даже если они противоречат нашей точке зрения, или просить использовать нас в другом месте, когда приказ и собственные убеждения слишком сильно противоречат друг другу. При этом в мирное время нас отпускали, а в военное время нам часто уступали. И происходило такое вовсе не потому, что военная точка зрения была также политически верной, а потому, что не хватало энергии ответить отказом.

Даже в 1866 и 1870/71 годах[62] понимание силы военными иногда отличалось от политических взглядов. Причем корона в то время создавала баланс, а политику определял один человек. В годы же Первой мировой войны такого не наблюдалось. А ведь никто не последовал бы более охотно за сильным и целеустремленным центром нашей политики, чем армия.

Отставка фон Гетцендорфа

Февраль 1917 года

Молодой император очень скоро совершил ошибку, от которой его окружение должно было его уберечь. Горя желанием править, он с головой погрузился в кипучую деятельность, стремясь охватить все вплоть до мелочей. Поэтому у него не оставалось ни времени, ни внутренней энергии для великого. Жажда деятельности охватывала все возможные направления и, проникая повсюду, везде затрагивала лишь поверхностные явления, порождая замешательство, неуверенность и недовольство.

После переезда в расположенный недалеко от Вены императорский дворец в Бадене кайзер Карл I взял на себя фактическое управление вооруженными силами. До этого времени в установленные часы начальник Генерального штаба традиционно делал Верховному главнокомандующему доклад, чтобы затем обсудить наиболее важные вопросы, касавшиеся принятого им решения. При этом обширный командно-административный аппарат армейского командования продолжал работать независимо от проходивших совещаний и с регулярностью настоящего механизма. Ведь в противном случае он неизбежно начал бы давать сбои.

Однако молодой император постоянно забывал об этом, хотя и соблюдал традиционное заслушивание обстановки в установленные часы. Останавливая свое внимание на слишком незначительных и второстепенных вопросах, он впустую тратил драгоценное время, а весь гигантский управленческий аппарат простаивал. Он больше не работал ровно и спокойно, как часы, а останавливался, чтобы затем начать функционировать в спешке.

Можно было предвидеть, что привыкший к самостоятельности начальник Генерального штаба фон Гетцендорф к таким нововведениям в долгосрочной перспективе приспособиться не сможет. Трения и разногласия между ним и кайзером, иногда по совершенно не важным вопросам, возникали почти ежедневно. К тому же ближайшее окружение молодого императора, в том числе недавно назначенный глава Военной канцелярии его превосходительство барон фон Мартерер, не переставало убеждать кайзера в том, что по своему фронтовому опыту и пониманию современной войны он намного превосходит находящееся далеко от линии фронта и «не нюхавшее пороху» армейское Главное командование.

Понятно, что молодому правителю было приятно слышать подобное, а вот то, что его намеренно заставили поверить в это, было безответственно. Ведь в результате император вообще перестал прислушиваться по отдельным вопросам к мнению Главного командования. Когда же фон Гетцендорф в соответствии со своим служебным долгом предупредил о последствиях такого явления Военную канцелярию, императору внушили, что этот шаг стал следствием того, что Генеральный штаб по-прежнему считает себя более опытным и умным, чем Верховный главнокомандующий. И