Ужин в самом деле прошел очень весело. Брет надела черноевечернее платье, без рукавов. Она была очень красива. Майкл делал вид, будтоничего не случилось. Мне пришлось подняться наверх и привести Роберта Кона. Ондержался холодно и церемонно, и лицо его все еще было желтовато-бледное изамкнутое, но под конец он повеселел. Он не мог не смотреть на Брет.По-видимому, это доставляло ему радость. Ему, должно быть, приятно было видеть,что она такая красивая, и знать, что она уезжала с ним и что все об этом знают.Этого никто не мог у него отнять. Билл очень много острил. Острил и Майкл. Онибыли хорошей парой.

Такие ужины я запомнил со времен войны. Много вина,нарочитая беспечность и предчувствие того, что должно случиться и чего нельзяпредотвратить. Под влиянием вина гнетущее чувство покинуло меня, и я пришел вхорошее настроение. Все они казались такими милыми людьми.

Не знаю, в котором часу я лег. Помню, что я разделся, наделхалат и вышел на балкон. Я знал, что я очень пьян, и, вернувшись в комнату,зажег лампу над изголовьем кровати и стал читать. Я читал книгу Тургенева.Вероятно, я несколько раз прочел одни и те же две страницы. Это был рассказ из«Записок охотника». Я уже раньше читал его, но мне казалось, что я читаю еговпервые. Картины природы рисовались очень отчетливо, и тяжесть в головепроходила. Я был очень пьян, и мне не хотелось закрывать глаза, потому чтокомната сразу начала бы кружиться. Лучше еще почитать — тогда это пройдет.

Я слышал, как Брет и Роберт Кон поднялись по лестнице. Конпопрощался перед дверью ее комнаты и пошел по коридору к себе. Я слышал, какБрет зашла в комнату рядом с моей. Майкл уже был в постели. Он пришел вместе сомной час тому назад. Когда она вошла, он проснулся, и они заговорили. Я слышалих смех. Я потушил свет и постарался заснуть. Читать уже не нужно было. Я могзакрыть глаза и не чувствовать головокружения. Но я не мог уснуть. Непонятно,почему в темноте все представляется иначе, чем при свете. Какое там, к черту,непонятно!

Когда-то я все это обдумал и целых полгода, ложась спать, нетушил электричества. Нечего сказать — блестящая идея! Впрочем, черт с ними, сженщинами. Черт с тобой, Брет Эшли.

С женщинами так хорошо дружить. Ужасно хорошо. Прежде всегонужно быть влюбленным в женщину, чтобы иметь надежную основу для дружбы. Япользовался дружбой Брет. Я не думал о том, что ей достается. Я получал что-то,ничего не давая взамен. Это только отсрочило предъявление счета. Счет всегдаприходит. На это по крайней мере можно твердо надеяться.

Я думал, что я за все заплатил. Не так, как женщины, платят,и платят, и платят. Не какое-то там воздаяние или кара. Просто обменценностями. Что-то уступаешь, а взамен получаешь что-то другое. Или работаешьради чего-нибудь. Так или иначе за все, хоть отчасти хорошее, платишь. Многоеиз того, за что я платил, нравилось мне, и я хорошо проводил время. Платишьлибо знанием, либо опытом, либо риском, либо деньгами. Пользоваться жизнью нечто иное, как умение получать нечто равноценное истраченным деньгам и сознаватьэто. А получать полной ценой за свои деньги можно. Наш мир — солидная фирма.Превосходная как будто теория. Через пять лет, подумал я, она покажется мне такойже глупой, как все мои остальные превосходные теории.

Может быть, это и не так. Может быть, с годами начинаешькое-что понимать. Мне все равно, что такое мир. Все, что я хочу знать, — этокак в нем жить. Пожалуй, если додуматься, как в нем жить, тем самым поймешь,каков он.

Все-таки лучше бы Майкл не вел себя так безобразно с Коном.Майкл не умеет пить. Брет умеет пить. Билл умеет пить. Кон никогда ненапивается. Майкл, когда перейдет черту, нехорош. Мне приятно, когда оноскорбляет Кона. Все-таки лучше бы он этого не делал, потому что после я самсебе противен. Это и есть нравственность — если после противно? Нет, это,должно быть, безнравственность. Смелое утверждение. Сколько чепухи по ночамлезет в голову. Какая чушь, сказала бы Брет. Какая чушь! Когда водишься сангличанами, привыкаешь думать их словечками. Английская разговорная речь — покрайней мере у людей высшего круга — содержит, должно быть, меньшее число слов,чем эскимосский язык. Правда, я понятия не имею об эскимосском языке. Может быть,это прекрасный язык. Ну, скажем, ирокезский. И о нем понятия не имею. Англичанеговорят интонационными речениями. Одно речение может выражать все, что угодно.Все-таки они мне нравятся. Мне нравится, как они говорят. Харрис, например.Однако Харрис не принадлежит к высшему кругу.

Я снова зажег свет и начал читать. Я читал тот же рассказТургенева. Я знал, что, прочтя его сейчас, в состоянии обостреннойвосприимчивости, вызванном чрезмерным количеством выпитого коньяка, я надолгозапомню его, и после мне будет казаться, что все это на самом деле случилось сомной. Этого у меня не отнимешь. Вот еще кое-что, за что платишь и чего отнятьнельзя. Спустя какое-то время, уже под утро, я наконец заснул.

Следующие два дня мы провели очень тихо, и скандалов большене было. Памплона готовилась к фиесте. На перекрестках рабочие ставили ворота,которыми загораживают поперечные улицы по утрам, когда выпущенные из корралябыки бегут через весь город к цирку. Рабочие рыли ямы и вкапывали столбы, накаждом столбе был обозначен его номер и надлежащее место. За городом, на плато,служители цирка тренировали тощих лошадей, гоняя их по твердому, спекшемуся насолнце грунту позади цирка. Главные ворота были открыты, внутри подметалитрибуны для зрителей. Арену уже укатали и полили водой, и плотники чинилибарьер в тех местах, где доски расшатались или дали трещины. С края арены, стояна ровном, укатанном песке, можно было посмотреть вверх на пустой амфитеатр иувидеть, как старухи подметают пол в ложах.

Снаружи уже были поставлены заборы, которые тянулись отпоследней улицы до входа в цирк, образуя длинный загон; утром, в день первогобоя быков, по этому проходу толпа будет бежать впереди быков. На окраинегорода, там, где откроется ярмарка лошадей и рогатого скота, цыгане разбилитабор под деревьями. Торговцы вином и водкой сколачивали свои ларьки. На одномларьке была реклама анисовой водки. Жаркое солнце освещало полотнище с надписью«Anis del Toro», висевшее на деревянных досках. На большой площади в центрегорода еще не было видно никаких перемен. Мы сидели в белых плетеных креслах натеррасе кафе и смотрели на подходившие автобусы, из которых вылезали крестьяне,приехавшие на базар, потом смотрели, как отъезжают переполненные автобусы, авнутри сидели крестьяне с сумками, где лежало купленное в городе добро. Наплощади не было других признаков жизни, кроме высоких серых автобусов, голубейи человека, который из кишки поливал улицы и усыпанную гравием площадь.