— Да ничего. Говорят, что сейчас с перевозками очень сложно.На таможне всех задерживают и проверяют на… наркотики, оружие…

Складки стали еще мучительнее.

— Что ты несешь, усохни, моя душа!

Иногда он выражался витиевато, и это было еще ужаснее, чемего обычные, менее витиеватые выражения!

— Я просто беспокоюсь о тебе, — быстро сказала Мика, — и отвоей работе. Я вчера программу «Вести» видела, и там как раз…

В дверь постучали, и в щель сунулся заместитель ее мужа.

— Илья, можно к тебе? Привет, Мика.

— Здравствуй, Дима.

— Заходи! Садись. Мик, у меня дела. Программа «Вести» к намне приезжала.

Заместитель с любопытством посмотрел на них обоих, носадиться но стал — Мика стояла, а заместитель, в отличие от начальника, былчеловеком воспитанным.

Все помолчали, а потом Илья Решетников спросил раздраженно:

— Ну чего, чего? Что тебе, Дима?

— У меня… договоры.

— Я просто хотела узнать, все ли у вас в порядке, — тихосказала она. Мика умела правильно разговаривать с Димой и знала, что она емунравится. — С вашей работой. Я слышала, что сейчас с перевозками большиепроблемы.

— У нас нет проблем, Мика, — любезно сказал заместитель. —Мы работаем… как часы.

— Это очень приятно слышать, — улыбнулась Мика. — Илюша,спасибо тебе большое. Я… пойду.

Она вышла в крохотную комнатку, служившую приемной, гдестоял секретарский стол и всегда паслись водители, уезжающие за границу. Передсамым отъездом они получали бумаги в «центральном офисе», как шикарно этоназывалось в конторе.

Мика не любила здесь бывать, потому что водители таращилисьна нее во все глаза, и под их веселыми и внимательными взглядами оначувствовала себя голой.

Здесь и сегодня было много народу, но знала она толькоодного, Гену, который возил Илью время от времени и саму Мику, и даже ееродителей, когда им нужно было уезжать за границу. Гена был красив киношной,совсем не водительской красотой, обладал чувством юмора и известным шиком.

В комнатке все затихло, как только Мика вышла из кабинета,хотя было шумно — и голоса доносились сквозь тонкие стены, и русалочий хохотсекретарши, и самодовольные мужские смешки.

Все уставились на нее. Щеки у Мики загорелись.

Трудно, ах, как трудно возрождать в себе «веру в народ».Помогать своим мусульманским сестрам в их стремлении избавиться отмноговекового рабства и угнетения — значительно легче.

— Марина Николаевна!

— Здравствуйте, Гена!

— Вас не подвезти?

— Да нет, спасибо, я на машине.

— Как Илья Сергеевич сегодня? В настроении? — Это былвопрос, как бы возвышавший Гену над остальными, признававший за ним праворазговаривать так с «барыней», хоть бы и бывшей.

Тишина стояла такая, что было слышно, как на улице чирикаетудрученный непогодой воробей, а за стенкой что-то басит Илья. Слов было неразобрать.

— Он неважно выглядит, — сказала Мика и расправила плечи —что она, в самом деле, так их боится! — Наверное, от усталости.

— Да ему с нами несладко приходится, Марина Николаевна! — иГена подмигнул остальным, признавая себя одним «из этих», но все же гораздо,гораздо выше! — Мы ребята непростые, к нам особый подход нужен!..

Мика кивнула и все в той же тишине обратилась к секретарше —вечно она забывала, как ее зовут!

— Вы, пожалуйста, дайте ему яблок. Тех, что я привезла. Этосемеринка, он их очень любит.

Секретарша кивнула, кажется, едва удержавшись, чтобы непрыснуть.

— Вас проводить? — Это опять Гена с его мелитопольскойучтивостью.

— Нет-нет, — поспешно отказалась Мика. Еще не хватало, чтобыее провожал водитель. — Я знаю дорогу.

Он шикарно распахнул перед ней дверь, и она вышла, натягиваятесные белые перчатки. И как только створка захлопнулась, в комнатке зашумели,как обвал с горы сорвался, но она не стала слушать.

Сегодня. Все будет сделано сегодня, и проклятая проблемаперестанет изводить и мучить ее.

В конце концов, такие, как Илья, существуют в природе, чтобыслужить таким, как Мика. Иначе зачем они нужны?

* * *

Ночевать Анфиса опять поехала в Аксаково, потому что ейобязательно надо было посоветоваться с бабушкой. Детективное расследование — даеще такое, настоящее, серьезное, вовсе не пропавшие договоры! — надвигалосьнеотвратимо.

Зачем она согласилась?!

В приемнике пели про весну, которая, как водится, «поралюбви», и трещали про то, что, как только снег сойдет окончательно, всемнемедленно и непременно нужно влюбиться, потому что весна — пора любви.

Анфиса никогда не влюблялась весной.

Впрочем, она вообще никогда не влюблялась и удивлялась,почему на радиостанциях несут такие глупости.

Потом весна и любовь ей надоели, и она выключила приемник.

— Зачем, зачем, — пропела Анфиса, поворачивая направо сДмитровского шоссе, — вы удалились, моей весны златые дни?..

Кажется, в романсе было «куда», но «зачем» в данном случаеподходило больше.

На извилистой дорожке, которая сначала шла по лесу, а потомсваливалась к ручью, Анфиса прибавила скорость и открыла окно — она всегда такделала. Ветер был студеный и крепкий, все еще морозный.

Она ехала и думала про весну.

Кажется, я знаю, кто во всем виноват.

Во всем виноват тот самый вождь того самого племени, котороес теплого юга забралось в болотистый холодный бор. Бор девять месяцев в годубыл завален снегом, а в оставшиеся три его то заливало дождями, то изничтожалопожарами, а племя во главе с вождем, вместо того, чтобы убраться куда-нибудь,где посветлее и потеплее, упорно продолжало «осваивать территории».

И освоило, на беду всех тех, у кого весна — пора любви.

Не освоило бы, жили бы мы сейчас, к примеру, под Мадридом,где объявляют чрезвычайное положение и в школах отменяют занятия, еслитемпература падает до минус трех.

Там, под Мадридом, наверное, не ждут весну так, как ждут еетут — истово, из последних сил, сжав остатки воли в замерзающих кулачках. Ивряд ли про нее, про весну, глупости всякие придумывают, вроде той, например,что весна — пора любви.

На самом деле, Анфиса знала это совершенно точно, любовьникак не зависит от метеорологии или вращения нашей планеты вокруг Солнца.