Не один Дрейзен был озабочен тем, что девочки-еврейки читают именно Шиллера. X. Фунт презрительно отзывается о популярности его произведений: «Прежде только богатые обучали своих дочерей, ограничив, впрочем, их образование чтением Шиллера и Гете и несколькими элегантными французскими фразами»[230][231]. Лазарев также жалуется на контраст между энтузиазмом молодых евреек касательно Шиллера и тем, что он описывает как их «крайнее невежество»[232]. Судя по всему, недовольство этих корреспондентов вызвано тем, что женщины охотно читают романтические произведения, не понимая при этом их глубинного посыла.

Еще одной частотной жалобой, обращенной как к училищам, так и к состоятельным семьям, нанимавшим для своих дочерей частных учителей, была «бесполезность» определенных компонентов образования, особенно усилия по изучению французского языка, в отличие от русского и иврита. А. Зейдлер даже задается вопросом, служит ли такое обучение развитию умственных способностей:

Девице, чтобы составить себе выгодную партию, – думают эти родители, – необходимо уметь говорить по-французски, играть на фортепьяно, но так, как ей нужен роскошный гардероб, бриллианты, серьги и т. д. Это умозаключение приходит им в голову, когда сват является к ним с предложениями женихов. Вот уже на 15-м году дочери их начинают свое образование. Но может ли образование оказать свое благотворное действие?[233]

Б. Ц-н, писавший в 1860 году для «Рассвета», винит в образовательных перекосах матерей. Они, по его мнению, так гордятся своими миленькими «мамзелями», говорящими по-французски, что забывают обучить дочерей науке быть достойными матерями и хозяйками дома[234].

Петербургский корреспондент «Русского еврея» осмеивает результаты гендерно обусловленных ожиданий от образования, сложившихся в среде богатых религиозных евреев:

И эти две системы совершенно мирно уживались рядом в одной семье; сестра, одетая по последней моде, говорящая на нескольких языках и играющая на рояли, а брат в длиннополом балахоне, с длиннейшими пейсами и не умеющий писать ни на одном языке, не исключая и древнееврейского[235].

Никто из этих авторов не ставил под вопрос ценность открытия новых учебных заведений для девочек-евреек; их волновало качество образования. Неужели на смену невежественной и суеверной еврейке прошлого придет недалекая и заносчивая еврейка новой эпохи?

Школы и недоброхоты

В некоторых статьях чувствуется определенная мизогиния или как минимум скепсис по поводу способности женщин к просвещению, но есть и такие, где отражены вполне понятные тревоги стремительно эволюционировавшей общины. Образование менялось повсеместно. Хедер, некогда единственный вариант, столь неприглядный с точки зрения маскилов, теперь стал лишь одним из многих. Мужчинам и женщинам, мальчикам и девочкам приходилось приобретать умение ориентироваться в лабиринте бесчисленных возможностей. Те, кто поддерживал эти перемены, стремились придать им более систематический и завершенный характер. Тем не менее движение вперед происходило рывками, методом проб и ошибок: шаг вперед, шаг назад.

Кстати, настороженность и упреки прогрессивной прессы касались не только женских училищ. В Петербурге – за пределами черты оседлости, а следовательно, и вне распространения государственной системы еврейских школ – в 1869 году русскоязычная еврейская газета «День» ополчилась на училища Л. и А. Берман. Корреспондент, подписавшийся как «М. С.», утверждал, что эти училища получают значительные субсидии от общины, но существуют без общинного надзора. Особенно его возмущало то, что детей из бедных семей часто не принимают на учебу, а уровень образования крайне низок. Он даже назвал училище Л. Бермана «гигантским хедером»[236].

Однако при дальнейшем чтении статьи становится ясно, что автор сетует не только по поводу училищ Берманов, но и по поводу всех еврейских училищ вообще. В итоге он фактически заявляет, что всех еврейских детей следует обучать в русских школах, – после чего редактор вставляет недвусмысленное опровержение.

Представляется, что в конечном итоге нападки на училища Берманов были лишь прикрытием для более радикальной критики всей практики обучения детей-евреев. Хотя и сам Берман, и группа родителей его учениц написали в «День» письма в поддержку его училищ и с нападками в адрес недоброхота[237], училища Бермана никогда не смогли бы удовлетворить М. С. Даже тот факт, что Берман принимал 50 учениц бесплатно, а его программа и методы обучения были признаны образцовыми, не заставил бы автора поменять свое мнение касательно самых фундаментальных аспектов их разногласий.

Многие авторы, писавшие для еврейской периодики, видели в современных школах самое яркое проявление всех тех противоречий, без которых невозможен процесс социального преобразования. Школы – новые и современные, но как они могут быть новыми и современными в должной степени? Авторы хотели создать совершенно новую реальность, а школы, которые они видели вокруг, были на это неспособны. Интеллектуалы и мыслители могут себе позволить оперировать абстрактными и воображаемыми идеальными решениями. Педагоги вынуждены иметь дело с реальностью. И речь здесь не только о несовершенстве текстов и преподавателей, но и, в более фундаментальном смысле, о сущности еврейской общины. Необходимо было до определенной степени соответствовать общинным нормам. Училище, не уважающее старые формы и желающее за один день преодолеть историю длиной в пять тысячелетий, никогда не сумело бы выжить.

По сути, критика новых школ зачастую была обоснованной. Частные женские еврейские училища находились в крайне уязвимом положении. С одной стороны, содержатели были образованными людьми, выступавшими за модернизацию и русификацию еврейской общины. С другой, училища вели свою деятельность внутри глубоко традиционных общин, и враждовать с ними значило перекрыть себе возможность выживания.

Как уже было показано, училища не только зависели от расположения к ним всей общины, но и рассчитывали на прямую поддержку самых разнообразных групп. Частные еврейские женские школы по всей черте оседлости не смогли бы собрать достаточно воспитанниц и, соответственно, средств только с дочерей богатых и просвещенных членов общины. Им приходилось апеллировать к куда более широкому кругу семей, которые хотели, чтобы их дочери овладели русской грамотой и получили еврейское образование, но без всяких современных причуд. И осмотрительность в преподавании предметов по иудаике, и гибкая шкала оплаты за обучение свидетельствуют о том, что содержателям необходимо было привлекать самых разных учениц. Чтобы обучать одновременно и дочерей бедняков, и дочерей богачей, людей как прогрессивных, так и традиционных, нужно было постоянно идти на продуманные компромиссы.

Неудивительно, что такие школы не могли полностью удовлетворить представителей наиболее прогрессивных слоев русско-еврейской общины. Если принять в расчет постоянный недостаток средств и уникальную роль, которую эти училища играли в своих общинах, становится ясно, что о радикальных образовательных экспериментах не могло быть и речи. Что удивляет, так это эмоциональная и гипертрофированная риторика многих недоброхотов. Даже если новые школы и не