демократическим устремлениям, выражали острое недовольство политическим курсом Дубчека и его ближайшего окружения, требовали свертывания реформ, оценивали преобразования в ЧССР как «контрреволюцию». Дубчек в конечном счете не выдержал массированных атак и отказался участвовать в работе совместных совещаний. В защиту позиций чехословацких реформаторов на этих встречах почти до самого трагического финала «Пражской весны» выступал только Кадар.

Советы и предложения Кадара, как более осторожного, опытного и закаленного в политических схватках функционера, могли бы иметь для Дубчека (при более сдержанных или дозированных темпах демократизации в ЧССР) другой эффект и привести к взаимовыгодным результатам для реализации реформ, как в Чехословакии, так и в Венгрии. Дубчек, однако, не решился воспользоваться рекомендациями Кадара и, переоценивая свои возможности, избрал тактику затягивания решений, которых требовали от него остальные соратники по коммунистическому движению. Взаимовыгодному взаимодействию Кадара с Дубчеком по защите реформ был нанесен сокрушительный удар со стороны лидеров братских партий на варшавском совещании «пятерки». Кадар, рассчитывавший на совместное с Дубчеком выступление в защиту реформаторских идей, оказался на нем в одиночестве и принял на себя удар массированной критики, отстаивая замысел преобразований и попытки его реализации. В крайне неблагоприятной для себя обстановке венгерский лидер был вынужден дать своеобразную «клятву верности» коллегиальным принципам, хотя еще в августе 1968 г. он пытался защитить реформаторскую деятельность Дубчека.

Приведенный в статье материал дает основание усомниться в утверждении Дубчека, прозвучавшем в его интервью каналу Венгерского телевидения в 1989 г. в связи с 20-летним юбилеем «Пражской весны». Если бы в 1968 г. Кадар оказал чехословацкому руководителю поддержку, заявил Дубчек, то могла бы возникнуть «чехословацко-польско-венгерская ось реформ», и тогда Советский Союз не решился бы на вторжение в Чехословакию[310].

Но, во-первых, если Дубчек действительно формулировал или вынашивал идею создания «оси реформ» как возможную альтернативу, то почему не выступил с такой инициативой, которая наверняка оставила бы след в чехословацких, венгерских и польских документах и научной литературе. В известных же нам материалах даже упоминания о чем-либо подобном не встречается.

Во-вторых, как убедительно свидетельствуют реалии 1968 г., Кадар вплоть до июля месяца последовательно поддерживал Дубчека. В меру своих возможностей он как мог защищал чехословацкие реформы, отстаивал позиции Дубчека даже в его отсутствие (пример тому – варшавское совещание 1968 г.), щедро делился своим политическим опытом, давал ему советы, но считал при этом необходимым для чехословацкой стороны самостоятельно принимать решения, искать и находить выход из ситуации.

В-третьих, причисляя Польшу 1968 г. к странам предполагаемой «оси реформ», Дубчек явно ошибался. Вряд ли Гомулка согласился войти в упомянутый союз. Он принадлежал не к лагерю сторонников, а скорее противников Дубчека и его реформ.

Относительно же предположения Дубчека, что в случае образования мифической «оси» Советский Союз не решился бы на вооруженное вмешательство, то это – явная иллюзия. И Кадар, безусловно, понимал, что вторжение произойдет в любом случае, что отказ Венгрии значения иметь не будет, а реформу в стране может погубить. А вот лидер «Пражской весны», в отличие от Кадара, еще продолжал пребывать в иллюзорном мире даже спустя 20 лет после ее трагического завершения.

Татьяна Викторовна Волокитина

«Братская помощь» в болгарской интерпретации[311]

Позиция Болгарии во время чехословацкого кризиса отражена в отечественной историографии вполне определенно. Как правило, она представлена в контексте реализации права лидеров всех стран «социалистического лагеря» принимать участие в обсуждении важнейших внешнеполитических акций Советского Союза. Однако из многочисленных публикаций следует, что «почетное» место в «пятерке» их авторы, как правило, отводили Вальтеру Ульбрихту, Владиславу Гомулке и Яношу Кадару. Тодор Живков нередко даже не упоминается в числе руководителей, чье мнение было особенно важно для советского руководства и должно было учитываться в первую очередь[312]. По всей вероятности, это обусловливалось не только «периферийным» значением малой балканской страны в советском блоке, но и доказанным к тому времени «поведением» Болгарии как самого верного советского сателлита, демонстрировавшего полную и безоговорочную поддержку намерениям и действиям Москвы. Именно так единодушно оценивают позицию своей страны и болгарские исследователи[313].

При этом крайне важно, что болгарские историки подняли проблему выбора вариантов поведения собственного руководства, констатировав, что оно предпочло защиту интересов СССР. Сегодня, когда «градус» критики в Болгарии ее социалистического прошлого и связей с Советским Союзом весьма высок, такие действия нередко трактуются как недальновидные, а то и преступные и даже предательские по отношению к своему народу. Но при этом четкого ответа на вопрос, насколько такой выбор соответствовал национальным интересам Болгарии (естественно, в понимании тогдашнего политического руководства), нет. А между тем ответ далеко не так прост, особенно если попытаться взглянуть на события глазами их современников и участников, а не высокомерных и бескомпромиссных «обвинителей» и «судей» наших дней.

Авторитетная исследовательница, профессор Софийского университета Искра Баева считает, что впервые Живков как национальный лидер оказался перед выбором линии своего поведения еще в конце 1950-х гг. в связи с обострением советско-китайских отношений[314]. А уже на Московском совещании представителей коммунистических и рабочих партий в ноябре 1960 г. болгары ясно заявили о своей позиции. После выступления Дэн Сяопина с критикой гегемонистского курса советского руководства в международном коммунистическом движении болгарская делегация передала в секретариат совещания специальное заявление с просьбой раздать этот документ всем делегациям и включить его в протокол. Авторы излагали свое отношение к тем пунктам позиции китайцев, которые вызывали у болгар «особенно сильную тревогу»: отрицание авангардной роли КПСС и Советского Союза, авторитета и влияния лично Н. С. Хрущёва; ревизия марксизма-ленинизма с позиций его «китаизации»; насаждение неправильных взглядов в международных организациях, коммунистических и рабочих партиях и др. В заявлении осуждались также действия сотрудников посольства КНР в Софии, распространявших пропагандистские материалы «без ведома и через голову» болгарского руководства[315]. Не удовлетворившись подачей официального документа, Живков повторно взял слово для «краткого заявления» от имени болгарской делегации, в котором фактически представил квинтэссенцию письменного обращения. Резко осудив «неконструктивное» выступление Дэн Сяопина, болгарский руководитель четко сформулировал условия, по его мнению, «абсолютно необходимые для обеспечения единства наших рядов»: продублировав основные положения заявления, Живков потребовал «положить конец неправильному, антиинтернационалистскому отношению китайских и албанских товарищей к КПСС», прекратить «фракционную деятельность» в международном коммунистическом движении и международных демократических организациях. Решительно высказался он и против нападок китайцев на советского лидера: «Мы настаиваем, чтобы китайские товарищи прекратили, наконец, недружелюбную деятельность против КПСС и товарища Хрущёва»[316].

На пленуме ЦК БКП 10 декабря 1960 г., рассмотревшем ход и итоги совещания, Живков начал, что называется, «за здравие»: отметил состоявшийся на нем «принципиальный товарищеский разговор… без критических замечаний