Маса сказал на это, а если будешь хамитьучителю, то сам после смерти станешь мухой. Ну-ка, говорит, уворачивайся. И какврежет Сеньке по роже — попробуй-ка, увернись. Только в ушах зазвенело.

Так вот и обучался японской премудрости.

И всякий раз в конце диковинный учительспрашивал одно и то же: не желаешь ли, мол, чего господину передать.

Сенька глазами хлопал, отмалчивался. Не мог втолк взять, о чем спрос. Про клад? Или про что другое?

Маса, впрочем, никакой докуки не делал.Подождёт с полминутки, кивнёт, скажет своё “саёнара” и идёт себе восвояси.

* * *

Дни летели быстро. Урок гимнастики, урокграмматики, урок арифметики, урок французского, закрепление пройденного вофранцузском ресторане, потом променад по магазинам, снова урок — изящных манер,с Жоржем, а там уж пора ужинать и на практикум. “Практикумом” Жорж называлвояжи в оперетку, танц-зал, бордель или какое другое светское место.

По утрам Сенька дрых допоздна, а встанешь,умоешься — уже и Маса тут как тут. И снова-здорово, чисто белка в колесе.

Пару раз, заместо практикума, заглядывал наХитровку к Ташке — после темна и, конечно, не в сюртуке-фраке, а в прежнейодежде. Как говорил Жорж, апашем.

Делал это так.

Нанимал на Трубе степенного, трезвогоизвозчика и непременно чтобы с номером, ехал на нем до Лубянки. Переодевалсяпрямо в коляске, спустив пониже кожух.

На Лубянке, уже преобразовавшись из негоциантав апаша, оставлял ваньку дожидаться. Плохо ли — сиди себе, спи, по целковому зачас. Только уговор: с козел сходить ни-ни, не то вмиг одежду с сиденья попрут.

Упрямая Ташка денег, какие Сенька давал, небрала. И от своих шалавских занятий отходить не желала, потому что гордая.Деньги, говорила, от мужчины кто берет — не за работу, а просто так? Либомаруха, либо супруга. В марухи я к тебе идти не могу, как мы есть с тобойтоварищи. В супруги тоже не согласная, из-за французки (не то чтоб Сенька еёжениться звал — это уж Ташка сама себе напридумывала). Сама сколько требуетсязаработаю. А не хватит, вот тогда ты мне поможешь, как товарищ.

Однако от Сенькиных рассказов про его новуюсветскую жизнь заиграла в Ташке амбиция или, иначе сказать, честолюбие.Захотелось ей тоже карьеру произвесть — из уличной мамзельки в “гимназистки”подняться, тем более и возраст был подходящий.

“Гимназистки” улицу не утюжат, клиентов имсводня поставляет. Работа против уличной лахудры не в пример легче и денежней.

Тут первое — платье гимназическое купить, спелериной, но на это у Ташки отложено было.

Сводня знакомая тоже имелась. Баба честная,надёжная, за клиентов всего треть себе берет. А клиентов, которые гимназистокценят, полным-полно. Люди всё солидные, в возрасте, при деньгах.

Одна только была трудность, такая же, как уСеньки: культурности не хватало, бонтонно разговор повести. Ведь клиент, онверить должен, что к нему настоящую гимназистку привели, а не мамзелькупереодетую.

Потому Ташка тоже стала французские слова ивсякие изящные выражения учить. Сочинила себе жизненную историю, стала Сенькерассказывать. Пока ещё не твёрдо все слова помнила, подглядывала по бумажке.Вроде как она гимназистка четвёртого класса, инспектор её совратил, цветокневинности сорвал, всяким кунштюкам обучил, и вот теперь она тайком от маман ипапан зарабатывает себе женским местом на конфекты и пирожные.

Скорик историю послушал и как человек сосветским опытом предложил кое-что подправить. Особенно же советовал в рассказматерщину не вставлять.

Ташка такому совету удивилась — она,хитровская порода, разницы между приличными и похабными выражениями понимать неумела. Тогда он ей все матюгальные слова на листочке написал, чтоб запомнила.Ташка обхватила голову руками, стала повторять: …, …, …, … Сенькины уши, приобыкшиесяк культурному, или ещё лучше сказать, цивилизованному разговору, от этого прямовяли.

А ещё Ташка с прошлой Сенькиной дачи купиласебе щенка пуделя. Был он маленький, беленький, шебутной и несказанно нюхастый.Сеньку со второго раза уже узнал, обрадовался, запрыгал. Все Ташкины цветыразличал и на каждый тявкал по-особенному. Имя ему было Помпоний, попростуПомпошка.

Когда Скорик к Ташке во второй раз заглянул —рассказать, как с братишкой повидался, и новый зуб показать (ну и ещё одно делобыло, денежное), товарка на него накинулась:

— Чего припёрся? Ты что, не видал, у меняна окне красный мак? Забыл, что это значит? Я ж тебя учила! Опасность, вот что!Не ходи ты на Хитровку, Князь тебя ищет!

Сенька и сам про это знал, да как было неприйти? Из-за светской учёбы и особенно Жоржевых практикумов от двух тысяч унего уже едва четверть оставалась. В неделю полторы тысячи спустил, вот какой сним приключился дезастр. Срочно требовалось упрочить финансовый статут.

Слазил в подземелье, упрочил.

Хотел взять два прута, но передумал — хватит иодного. Нечего попусту шиковать, денежка счёт любит. Пора жить по правильномупринципу.

Ювелир Ашот Ашотыч Сеньке как родномуобрадовался. Сторожить лавку доверил попугаю, повёл гостя за шторку,коньяком-бисквитом угостил.

Скорик бисквит сжевал, коньячку тожеотхлебнул, самым культурным манером, и только после предъявил ювелиру прут, нов руки не дал. Потребовал не четыреста рублей — тысячу. Согласится или нет?

Дал Самшитов тысячу, слова не сказал!

Стало быть, правда в книге судьи Кувшинникованаписана, про настоящую-то цену.

Ювелир все подливал коньяку. Думал, напьётсяхитровский недоумок, сболтнёт лишнее. Спросил, будут ли ещё прутья и когда.

Сенька ему хитро:

— По тысяче пруты закончились, одинтолько и был. Вы меня, господин Самшитов, с заказчиком сведите, тогда, может,ещё появятся.

Поморгал Ашот Ашотыч чернильными глазами,посопел, однако понял — были дураки, да все вышли. А моя комиссия, спрашивает.

— Как положено — двадцать процентов.

Тот заволновался. Двадцать мало, говорит.Настоящих клиентов только я знаю, без меня вам на них не выйти. Надо тридцатьпроцентов дать.

Поторговались, сошлись на двадцати пяти.

Оставил Скорик ювелиру адрес, куда в случаечего весточку послать, и пошёл, очень собой довольный.

Самшитов вслед:

— Так я могу надеяться, господинСкориков?

И попугай Левончик, хрипло:

— Господин Скорриков! Господин Скорриков!

* * *