Дошёл до извозчика, переоделся в приличныйвид, но в пролётке не поехал, отправился домой пешком. Не шиковать — значит нешиковать. Лишний полтинник, конечно, трата не грандиозная, однако раз попринципу, значит, по принципу.

На углу Цветного бульвара обернулся — так,померещилось что-то.

Глядь — под фонарём фигура знакомая. Проха! ОтХитровки следил, что ли?

Скорик к нему, ворюге, бросился, ухватил загрудки.

— Отдавай котлы, паскуда!

Сам-то уж почти неделю с новыми котлами ходил,золотыми, но то не Прохина печаль. Утырил у своего — отвечай.

— Красно нарядился, Скорик, — процедилПроха и высвободился рывком. — А по харе, гнида, не хошь?

И руку в карман, а там, Сенька знал, свинчаткаили чего похуже.

Тут свист, топот. Городовой несётся — защищатьприличного юношу от шпаны.

Проха дёрнул вверх по Звонарному, в темноту.

То-то, пролетарий штопаный. Тут тебе неХитровка, а чистый квартал. Ишь чего удумал — “по харе”.

Жадней всего из преподанных Масой уроковСенька внимал самой главной из наук — как покорять женские сердца.

По этой части японец оказался дока и в смыслепобалакать, и в смысле покобелиться. Нет, лучше будет так сказать: как втеории, так и в практике.

Сенька долго удивлялся, как это мадамБорисенко от кривоногового, щелеглазого млеет, такую симпатию ему оказывает.Раз вышел завтракать раньше положенного, когда другие постояльцы ещё неспустились — ух ты! Хозяйка у Масы на коленях сидит, толстую щеку емунацеловывает, а он только жмурится. Увидела Скорика, ойкнула, раскраснелась, даиз комнаты вон, будто девчонка какая. А самой-то, наверно, лет тридцать, еслине больше.

Не выдержал, спросил — в тот же день, во времярекреации после утреннего мордобоя. Как, мол, вам, Маса-сенсей, такое от женщинсчастье? Научите сироту, явите такую милость.

Ну, японец и прочёл целую лекцию, навроде той,куда Жорж однажды Сеньку в институт водил. Только говорил понятней, чемпрофессор, хоть сам и иностранный человек.

Если коротко пересказать, премудрость выходилатакая.

Чтобы отворить женское сердце, нужно триключа, учил Маса. Уверенность в себе, загадочность и подход. Первые два — этопросто, потому что зависят только от тебя самого. Третье — труднее, потому чтотут нужно понимать, какая перед тобой женщина. Это называется знание души, апо-научному психология.

Женщины, объяснил Маса, не все одинаковые.Делятся на две породы.

— Только на две? — поразился Сенька,который слушал очень внимательно и жалел лишь об одном — под рукой не былобумажки записать.

Только две, важно повторил сенсей. Те, которымв мужчине нужен папа, и те, которым нужен сын. Главное — правильно определить,женщина какой породы перед тобой, а это с непривычки непросто, потому чтоженщины любят притворяться. Зато если определил, всё остальное — пустяки. Сженщиной из первой породы нужно быть папой: про жизнь её не расспрашивать ивообще поменьше разговаривать, являть собой отеческую строгость; с женщинойвторой породы нужно делать печальные глаза, вздыхать и больше смотреть на небо,чтобы она поняла: без мамы ты совсем пропадёшь.

Если же тебе от женщины не нужно души, а хватитодного лишь тела, продолжил далее учитель, тогда проще. Сенька торопливовоскликнул:

— Хватит-хватит!

В этом случае, пожал плечами Маса, словавообще не нужны. Громко дыши, делай глазами вот так, на умные вопросы неотвечай. Душу свою не показывай. Иначе нечестно получится — тебе ведь отженщины души не нужно. Ты для неё должен быть не человек, а дзверуська.

— Кто? — не сразу понялСкорик. — А, зверушка.

Маса с удовольствием повторил звучное слово.Да, сказал, зверушка. Которая подбежит, понюхает под хвостом и сразу сверхузалезает. От женщин все хотят, чтобы они стеснялись и целомудрие изображали,женщины от этого устают и скучают. А зверушку чего стесняться? Она ведьзверушка.

Долго ещё сенсей про всякое такое поучал, иСенька, хоть не записывал, но запомнил науку слово в слово.

А на следующий день как раз и подходящийпрактикум подвернулся.

Жорж позвал ехать в Сокольники на пикник (этокогда едут в лес, а там на траве сидят и едят руками, по-простому). Сказал,позовёт с собой двух курсисток. За одной он давно ударяет, а вторая, сказал, всамый раз для тебя будет (они уж к тому времени на брудершафт выпили, на “ты”перешли, чтоб проще). Современная барышня, говорит, без предрассудков.

Сенька спрашивает, шалава, что ли?

— Не совсем, — уклончиво ответилЖорж. — Сам увидишь.

Сели в шарабан, поехали. Скоро Сеньке сталоясно: надул его студент. У самого-то девка пухленькая, разбитная, всё хохочет,а товарищу подсунул какую-то тарань сушёную, в очках, с поджатыми губами.Видно, нарочно подгадал, чтоб мымра эта не мешала ему за ейной подружкойухлёстывать.

Пока ехали, очкастая тарабанила пронепонятное: Ницше там, фигицше, Маркс-шмаркс.

Скорик не слушал, думал про своё. По Масинойнауке выходило, что, если подъехать по-умному, с психологией, то любую бабууделать можно, даже такую фрю. Как он там учил? Простые, говорил, любятгалантность и мудрёные слова, а с образованными, наоборот, надо попроще ипогрубее.

Попробовать что ли — заради проверки?

Ну и попробовал.

Она спрашивает:

— Что вы, Семён, думаете о теории социальнойэволюции?

А он — молчок, только усмехается.

Она занервничала, глазами захлопала. Вы,говорит, наверное, сторонник насильственного преобразования общественныхинститутов? А он голову слегка наклонил и угол губы дюйма на полтора в сторону— вот и весь ответ.

В парке, когда Жорж свою хохотушку повёл налодке катать (Сенькина-то не захотела, сказала, что у ней от водыголовокружение), пришло время действовать.

От Скориковой загадочности барышня вовсе в ражвпала — тараторит, тараторит, остановиться не может. Посреди длиннющей речи прокаких-то Прудона и Бакунина он наклонился вперёд, обнял очкастую за костлявыеплечи и крепко-крепко поцеловал в губы. Она только пискнула. Руками упёрлась вгрудь — Сенька уж хотел отпустить, ведь не насильник какой. Был в полнойготовности и по харе получить. С такими ручонками, чай, скулу не свернёт.