– Нет, я имела в виду, почему вы остались?

– Я не мог уехать.

Сера напомнила себе, как опасно искать в словах смысл. Броситься к нему? Пожалуй, неприлично.

– Конечно. Только вытрите ноги.

Боже, как же она соскучилась по его низкому смеху! За спиной Сера услышала звук ожившего внедорожника, и обернувшись, уставилась на вспыхнувшие фары.

– Они бы ни за что не уехали, пока не убедились, что вы не возражаете против моего присутствия.

– И что делать, если я вдруг стану возражать?

– В таком случае, – в темноте раздался голос Салима, – я доставлю вас домой на верблюде, а Брэдли пусть тащится пешком в темноте, кишащей скорпионами.

Это маленькое проявление солидарности сделало ее другом Салима навек.

– Так вот почему последние дни вы вели себя так странно? Скрывали у себя беглеца.

Салим засмеялся. А может, это фыркнул верблюд? Кто его знает!

Брэд шагнул ближе:

– Вы не хотите сесть?

– М-м-м… нет.

– Ладно. Вот, я купил это для вас. – Каким бы Сера ни представляла себе этот вечер, верблюды, Брэд и подарки явно не предполагались. – Это подарок на Рождество.

– Рождество завтра.

– Я знаю. Это так, на всякий случай. Если хотите, можете не разворачивать до завтра.

Пфф. Можно подумать, что он ее не знает. Сера потянула за кончик ленты, бант с легкостью развязался. Акварельный рисунок в золотисто-коричневых тонах, в центре которого хорошо знакомый образ.

У Серы перехватило дыхание, в горле встал ком.

– Омар.

– Я подумал, это станет приятным напоминанием о вашей поездке.

Когда я уеду.

Ей захотелось прижать рисунок к груди и никогда не выпускать из рук, но она испугалась помять прекрасную бумагу.

– С Рождеством, Сера.

– Вы приехали, чтобы передать мне это?

– Отчасти.

Нет. Она не станет спрашивать. Или гадать. Если ему есть что сказать, пусть говорит.

– Последняя неделя пошла мне на пользу.

Чего нельзя сказать обо мне.

– Я проводил много времени с Салимом. Мы разговаривали. Он помог мне понять.

– Что?

– Прежде всего, себя, мои ошибки.

– Например?

– Недавние. То, как я ушел из службы охраны шейха, ушел от вас.

Он вернулся разбить ей сердце более деликатно?

– А разве не все равно?

– Нет, не все равно. Я ушел со службы, потому что не оправдал их доверия, а от вас, потому что испугался.

– Чего?

– Не оправдать ожиданий.

Ее сердце снова сжалось, но на этот раз за него. За чувство вины.

– Чьих ожиданий?

– Людей, которых я брался охранять: Маттео, ваших.

За этим утверждением стояло много всего, к чему она оказалась не готова.

– Маттео выжил.

– Я чуть не угробил его. Невинного ребенка, только начинавшего жить. Я знал, что он привязался ко мне. И ничего не сделал. Мне это нравилось. Я ни за что не должен был разрешать себе привязываться к нему. Я должен был его оттолкнуть.

– Говоря «он», вы имеете в виду меня, верно? Смотрите на меня, как на Маттео?

Как на семилетнего ребенка. Неужели она действительно так и не вышла из возраста, когда готова на все, лишь бы привлечь внимание папочки?

– Я думал, все будет хорошо. Что вы бунтарка с жестким характером, и мне придется заботиться только о вашем физическом благополучии. И держать вас подальше от Интернета.

– Вы сказали, что не хотите отвечать за мое эмоциональное благополучие.

– Я сказал, не могу. Не доверяю себе, когда речь идет о чужом сердце. Если бы я хоть на минуту подумал, что могу сделать для вас что-то хорошее – эмоционально, – сделал бы все, что угодно. Все, что вам нужно.

Израненное сердце забилось с таким оптимизмом, которого она в себе даже не подозревала.

– Мне только и было нужно, чтобы вы остались.

– Сера, я разбил его сердце. Сердце беззащитного маленького мальчика. Я принес ему больше вреда, чем пользы.

– Это вы так думаете, но для ребенка нет ничего хорошего думать, что к нему безразличны те, с кем он проводит каждый день. Можете мне поверить.

– Но его страдания…

– Улеглись бы через несколько месяцев. И это навсегда изменило его. Но тогда в стране начались беспорядки, и ему, по крайней мере, было кого винить в том, что он потерял вас, а родители помогли, не позволив думать, что в этом есть его вина, он недостаточно хорош, чтобы его любили.

Эти ужасные слова эхом отдавались в тишине пустыни. Громко и больно.

– Так вот что вы думали?

– Я и сейчас так думаю. И не важно, сколько мне лет. Это сидит в моем подсознании. Преследует меня. Именно это приходило в голову всякий раз, когда кто-то пытался меня оттолкнуть. Когда папа предпочел мне музыку, когда какой-нибудь парень считал, что я не стою того, чтобы со мной возиться, когда кто-нибудь использовал меня из-за моего имени.

– Ваш отец…

– Никогда не собирался быть отцом. Умом я это понимаю. И подозреваю, что он тоже. Он поглощен собственными достижениями, успехом. Поймите меня правильно. Я люблю его, он мой папа, но я расшиблась в лепешку, пытаясь завоевать его уважение и любовь. Потом я пыталась заменить ее любовью тех, кто меня окружал, но они тоже меня не любили! Такие усилия навсегда впечатываются в сознание ребенка. Ваш Маттео, по крайней мере, успел почувствовать любовь и уважение человека, перед которым преклонялся. И не важно, что это плохо кончилось, ему пошло на пользу, Брэд. И тут не о чем горевать.

– Я никогда не думал об этом с такой стороны.

– Неудивительно! С ходу решили, что вам нельзя доверять чужое сердце. Вы самый достойный доверия человек из всех, кого я знаю.

– Вы сердитесь?

– Да. Меня берет зло. Потому что вы годами совершенно бессмысленно казните себя, но, подозреваю, с тех пор ни разу не отправили этому ребенку даже почтовой открытки.

– Я не хотел…

– Правильно, значит, он два года должен был напрасно страдать, гадая, что сделал не так, если вы вообще выжили в тех столкновениях. Вот и я напрасно страдала целую неделю, гадая, какого черта я еще должна сделать, чтобы стать достойной чьей-то любви.

– Сера.

Ее пальцы сжали его рубашку, губы потянулись к его рту. Он подхватил ее в тот момент, когда их губы соприкоснулись. Каждая клеточка зазвенела от радости. Сера думала, что это больше не повторится и ей больше никогда не испытать этого прекрасного, ни на что не похожего ощущения. Сильная рука Брэда крепко прижала ее к себе.