— Вовсе нет. Но ты не думай об этом, милый. Я постараюсь непричинять тебе беспокойства. Я знаю, что сейчас я тебе причинила беспокойство.Но ведь до сих пор я держалась молодцом, правда? Тебе и в голову не приходило?

— Нет.

— И дальше так будет. Ты совсем не должен огорчаться. Явижу, что ты огорчен. Перестань. Перестань сейчас же. Хочешь выпитьчего-нибудь, милый? Я знаю, стоит тебе выпить, и ты развеселишься.

— Нет. Я и так веселый. А ты прелесть.

— Вовсе нет. Но я все улажу, и мы будем вместе, а ты тольковыбери место, куда нам поехать. Октябрь, наверно, будет чудесный. Мы чудеснопроведем это время, милый, а когда ты будешь на фронте, я буду писать тебекаждый день.

— А ты где будешь?

— Я еще не знаю. Но непременно в самом замечательном месте.Я обо всем позабочусь.

Мы притихли и перестали разговаривать. Кэтрин сидела напостели, и я смотрел на нее, но мы не прикасались друг к другу. Каждый из насбыл сам по себе, как бывает, когда в комнату входит посторонний и все вдругнастораживаются. Она протянула руку и положила ее на мою.

— Ты не сердишься, милый, скажи?

— Нет.

— И у тебя нет такого чувства, будто ты попал в ловушку?

— Немножко есть, пожалуй. Но не из-за тебя.

— Я и не думаю, что из-за меня. Не говори глупостей. Я хочусказать — вообще в ловушку.

— Физиология всегда ловушка.

Она вдруг далеко ушла от меня, хотя не шевельнулась и неотняла руки.

— Всегда — нехорошее слово.

— Прости.

— Да нет, ничего. Но ты понимаешь, у меня никогда не былоребенка, и я никогда никого не любила. И я старалась быть такой, как ты хотел,а ты вдруг говоришь «всегда».

— Ну давай я отрежу себе язык, — предложил я.

— Милый! — Она вернулась ко мне издалека. — Не обращайвнимания. — Мы снова были вместе, и настороженность исчезла. — Ведь, правда же,мы с тобой — одно, и не стоит придираться к пустякам.

— И не нужно.

— А бывает. Люди любят друг друга, и придираются к пустякам,и ссорятся, и потом вдруг сразу перестают быть — одно.

— Мы не будем ссориться.

— И не надо. Потому что ведь мы с тобой только вдвоем противвсех остальных в мире. Если что-нибудь встанет между нами, мы пропали, они нассхватят.

— Им до нас не достать, — сказал я. — Потому что ты оченьхрабрая. С храбрыми не бывает беды.

— Все равно, и храбрые умирают.

— Но только один раз.

— Так ли? Кто это сказал?

— Трус умирает тысячу раз, а храбрый только один?

— Ну да. Кто это сказал?

— Не знаю.

— Сам был трус, наверно, — сказала она. — Он хорошоразбирался в трусах, но в храбрых не смыслил ничего. Храбрый, может быть, дветысячи раз умирает, если он умен. Только он об этом не рассказывает.

— Не знаю. Храброму в душу не заглянешь.

— Да. Этим он и силен.

— Ты говоришь со знанием дела.

— Ты прав, милый. На этот раз ты прав.

— Ты сама храбрая.

— Нет, — сказала она. — Но я бы хотела быть храброй.

— А я не храбрый, — сказал я. — Я знаю себе цену. У менябыло достаточно времени, чтобы узнать. Я точно бейсболист, который выбиваетдвадцать два за сезон и знает, что на большее он не способен.

— Что это значит: «выбивает двадцать два за сезон»? Звучит оченьважно.

— Совсем не важно. Это значит — очень посредственный игрокнападения в бейсбольной команде.

— Но все-таки игрок нападения, — поддразнила она меня.

— Кажется, нам друг друга не переспорить, — сказал я. — Ноты храбрая.

— Нет. Но надеюсь когда-нибудь стать храброй.

— Мы оба храбрые, — сказал я. — Когда я выпью, так я совсемхрабрый.

— Мы замечательные люди, — сказала Кэтрин. Она подошла кшкафу и достала коньяк и стакан. — Выпей, милый, — сказала она. — Это тебе захорошее поведение.

— Да мне не хочется.

— Выпей, выпей.

— Ну, хорошо. — Я налил треть стакана коньяку и выпил.

— Однако, — сказала она. — Я знаю, что коньяк — напитокгероев. Но не надо увлекаться.

— Где мы будем жить после войны?

— Вероятно, в богадельне, — сказала она. — Три года я былаочень наивна и надеялась, что война кончится к рождеству. Но теперь я надеюсь,что она кончится, когда наш сын будет лейтенантом.

— А может, он будет генералом.

— Если это столетняя война, он и до генерала успеетдослужиться.

— Ты не хочешь выпить?

— Нет. Ты от коньяка всегда веселеешь, милый, а у меняголова кружится.

— Ты никогда не пила коньяк?

— Нет, милый. Я ужасно старомодная жена.

Я потянулся за бутылкой и налил себе еще коньяку.

— Надо пойти взглянуть на твоих соотечественников, — сказалаКэтрин. — Может, ты пока почитаешь газеты?

— Тебе непременно нужно идти?

— Если не сейчас, то позже.

— Лучше сейчас.

— Я скоро вернусь.

— Я успею дочитать газеты, — сказал я.

Ночью стало холодно, и на следующий день шел дождь. Когда явозвращался из Ospedale Maggiore, дождь был очень сильный, и я насквозь промок.Балкон моей комнаты заливало потоками дождя, и ветер гнал их в стекло балконнойдвери. Я переоделся и выпил коньяку, но у коньяка был неприятный вкус. Ночью япочувствовал себя плохо, и наутро после завтрака меня вырвало.

— Картина ясная, — сказал госпитальный врач. — Взгляните набелки его глаз, мисс.