Мисс Гэйдж взглянула. Мне дали зеркало, чтобы и я могвзглянуть. Белки глаз были желтые, это была желтуха. Я проболел две недели.Из-за этого сорвался мой отпуск, который мы собирались провести вместе. Мыхотели поехать в Палланцу на Лаго-Маджоре. Там хорошо осенью, когда начинаютжелтеть листья. Есть где погулять, и в озере можно ловить форель. Там было былучше, чем в Стрезе, потому что в Палланпе народу меньше. В Стрезу так удобноездить из Милана, что там всегда полно знакомых. Близ Палланцы есть оченьславные деревушки, и на гребной лодке можно добираться до рыбачьих островов, ана самом большом острове есть ресторан. Но нам не пришлось поехать.

Как-то, когда я лежал больной желтухой, мисс Ван-Кампенвошла в комнату, распахнула дверцы гардероба и увидела пустые бутылки. Я толькочто послал швейцара вынести целую охапку бутылок, и, наверно, она видела, какон выходил с ними, и пришла посмотреть, нет ли еще. Больше всего было бутылокиз-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под капри, пустых флягиз-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка. Швейцар унес самыебольшие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой фляги из-подкьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок. Те бутылки, которыенашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка, в виде медведя,была из-под кюммеля. Бутылка-медведь привела мисс Ван-Кампен в особеннуюярость. Она взяла ее в руки. Медведь сидел на задних лапах, подняв передние, вего стеклянной голове была пробка, а ко дну пристало несколько липкихкристалликов. Я засмеялся.

— Тут был кюммель, — сказал я. — Самый лучший кюммельпродают в таких бутылках-медведях. Его привозят из России.

— Это все бутылки из-под коньяка, если не ошибаюсь? —спросила мисс Ван-Кампен.

— Мне отсюда не видно, — сказал я. — Но по всей вероятности— да.

— Сколько времени это продолжается?

— Я сам покупал их и приносил сюда, — сказал я. — Меня частонавещали итальянские офицеры, и я держал коньяк, чтоб угощать их.

— Но сами вы не пили?

— Сам тоже пил.

— Коньяк! — сказала она. — Одиннадцать пустых бутылок из-подконьяка и эта медвежья жидкость.

— Кюммель.

— Сейчас я пришлю кого-нибудь, чтобы их убрали. Больше у васнет пустых бутылок?

— Пока — нет.

— А я еще жалела вас, когда вы заболели желтухой. Жалость квам — это зря потраченная жалость.

— Благодарю вас.

— Я готова понять, что вам не хочется возвращаться на фронт.Но вы могли бы изобрести что-нибудь более остроумное, чем вызвать у себяжелтуху потреблением алкоголя.

— Чем?

— Потреблением алкоголя. Вы очень хорошо слышали, что ясказала. — Я молчал. — Боюсь, что, если вы не придумаете чего-нибудь еще, вампридется отправиться на фронт, как только пройдет ваша желтуха. Не думаю, чтобыпосле умышленно вызванной желтухи полагался отпуск для поправления здоровья..

— Вы не думаете?

— Не думаю.

— Вы когда-нибудь болели желтухой, мисс Ван-Кампен?

— Нет, но я не раз наблюдала эту болезнь.

— Вы заметили, какое удовольствие она доставляет больным?

— Вероятно, это все же лучше, чем фронт.

— Мисс Ван-Кампен, — сказал я, — вы когда-нибудь виделичеловека, который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы самогосебя в мошонку?

Мисс Ван-Кампен пропустила вопрос мимо ушей. Она должна былаили пропустить его мимо ушей, или уйти из моей комнаты. Уходить ей не хотелось,потому что она невзлюбила меня уже давно и теперь готовилась свести со мнойсчеты.

— Я видела много людей, которые спасались от фронтаумышленным членовредительством.

— Вопрос не в том. Умышленное членовредительство я и самвидел. Я спросил, видели ли вы когда-нибудь человека, который, чтобы избавитьсяот воинской повинности, лягнул бы себя ногой в мошонку? Потому что это ощущениеближе всего к желтухе, и я думаю, что не многим женщинам оно знакомо. Вот я испросил, была ли у вас когда-нибудь желтуха, мисс Ван-Кампен, потому что…

Мисс Ван-Кампен вышла из комнаты. Немного спустя вошла миссГэйдж.

— Что вы такое сказали Ван-Кампен? Она взбешена.

— Мы сравнивали различные ощущения. Я высказалпредположение, что ей никогда не случалось рожать…

— Вы сумасшедший, — сказала Гэйдж. — Она готова содрать свас кожу живьем.

— Она уже ее содрала, — сказал я. — Она провалила мойотпуск, а теперь, пожалуй, захочет подвести меня под полевой суд. С неестанется.

— Она всегда вас недолюбливала, — сказала Гэйдж. — А из-зачего вышел разговор?

— Она говорит, что я нарочно допился до желтухи, чтобы невозвращаться на фронт.

— Пфф, — сказала Гэйдж. — Да я присягну, что вы никогдакапли в рот не брали. Все присягнут, что вы никогда капли в рот не брали.

— Она нашла бутылки.

— Сто раз я вам говорила: нужно убирать эти бутылки. Гдеони?

— В гардеробе.

— У вас есть чемодан?

— Нет. Суньте в этот рюкзак.

Мисс Гэйдж упаковала бутылки в рюкзак.

— Я их отдам швейцару, — сказала она, направляясь к двери.

— Одну минуту, — сказала мисс Ван-Кампен. — Эти бутылки язахвачу. — С ней был швейцар. — Возьмите это, пожалуйста, — сказала она. — Яхочу показать их доктору, когда буду докладывать ему.

Она пошла по коридору. Швейцар понес рюкзак. Он знал, что внем.

Ничего не случилось, только мой отпуск пропал.

В тот вечер, когда я должен был ехать на фронт, я послалшвейцара на вокзал занять для меня место в вагоне, как только поезд придет изТурина. Поезд уходил в полночь. Состав формировался в Турине и около половиныодиннадцатого прибывал в Милан и стоял у перрона до самого отправления. Чтобполучить место, нужно было попасть на вокзал раньше, чем придет поезд. Швейцарвзял с собой приятеля, пулеметчика в отпуску, работавшего в портняжноймастерской, и был уверен, что вдвоем им удастся занять для меня место. Я дал имденег на перронные билеты и велел захватить мой багаж. У меня был большой рюкзаки две походные сумки.