– А сухой корм не даете?

– Что вы, как можно! (С ужасом.)

– Правильно! Ни в коем случае!

– А пьет он много?

– А на даче как себя чувствует?

– А птичек ловит?

В упоительной беседе незаметно пролетели минут пятнадцать, итолько тогда доктор Крылов опомнился, огляделся, увидел, что он на работе, истрашно смутился.

– Простите… А вы по какому вопросу? И, извините, я нерасслышал ваше имя-отчество…

– Надежда Николаевна.

Надежда назвала ему человека, от которого по цепочке ееневестка получила рекомендацию к доктору Крылову. Человек был солидный, сампрофессор, доктор Крылов его уважал, а когда Надежда дала понять, что у нее поего части все совершенно в порядке, доктор успокоился и посмотрел на неедругими глазами.

– Вы знаете, Дмитрий Алексеевич, я к вам по вопросу,может быть, не совсем обычному. Я понимаю, что есть такое понятие – медицинскаяэтика, врачебная тайна… если вы мне ничего не ответите. Я вас вполне пойму. Но,если возможно… Моя родственница, молодая девушка, познакомилась с вашим бывшимпациентом, и мне хотелось бы только узнать, не опасен ли он, можно ли иметь сним дело.

– А как его зовут?

– Альберт Александрович Румянцев.

– А! Больной Румянцев!

– Значит, все-таки больной?

– Ну, это просто наша терминология. Кроме того, когда яего наблюдал, он был в очень плохой физической форме – перенес тяжелейшую аварию,усугубившуюся сотрясением мозга и нервным стрессом. Очень мужественный молодойчеловек, он все преодолел. Ему очень помог отец, крупный ученый, он не отходилот его постели месяц.

Надежда с удовлетворением отметила, что доктор Крылов оченьхорошо помнит больного Румянцева и говорит со знанием дела.

– Простите, доктор, я понимаю, что врачебная этика непозволяет вам рассказывать о ваших пациентах…

– Безусловно, Надежда Николаевна, но в данном случае помоей специальности все было в порядке. Больной Румянцев был здоров впсихиатрическом отношении.

– Вы уверены?

– Надежда Николаевна, психиатрия такая дисциплина,человеческая душа довольно сложный инструмент, но у меня, простите занескромность, достаточно большой опыт. Через мои руки прошли тысячи пациентов,и я могу поставить диагноз с очень большой степенью достоверности. Румянцевунужен был покой, человеческое тепло, забота. Может быть, даже помощьквалифицированного невропатолога – после сотрясения мозга этонеобходимо, – но не психиатра. В этом я уверен.

– Простите, Дмитрий Алексеевич, мою настойчивость, новсе же… У Альберта бывают такие странные реакции: если он оказывается внапряженной ситуации, если его оскорбляют, унижают, то он резко бледнеет, приэтом на бледной коже выступают пятна румянца, испарина, он застывает на месте…

– То, что вы рассказываете, на мой взглядсвидетельствует о наличие у больного сильно выраженной вегетососудистойдистонии. Конечно, ни я, ни кто-то другой не в состоянии поставить диагноз заглаза по одному только словесному описанию симптомов, но ваше описаниедостаточно характерно, и я не очень далек от истины.

– А эта болезнь, она не связана с психикой?

– Нет, ни в коем случае. Это заболевание сосудов ивегетативной нервной системы, отнюдь не центральной, которой занимаемся мы,психиатры. Ему следует показаться невропатологу. И просто вести более спокойнуюжизнь, высыпаться…

– И эти симптомы никак не могут быть связаны скакой-нибудь манией?

– Нет, уверяю вас. У страдающих манией вы, как правило,не заметите каких-либо ярких внешних проявлений, кожных, сосудистых или имподобных. Внешне они часто производят впечатление людей спокойных.

– Огромное вам спасибо, доктор. Я очень волновалась засвою племянницу, но вы просто сняли камень с моей души. Не буду больше отниматьу вас время.

– Что вы, Надежда Николаевна, мне было чрезвычайноприятно с вами побеседовать!

– Всего доброго, доктор. Обязательно передайте от меняпривет вашему бирманскому сокровищу!

Мы встретились с тетей Надей у метро.

– Ну, Маринка, чего не сделаешь для любимой племянницы.Видела вчера доктора Крылова, сорок минут дурочку изображала. Доктор оченьсимпатичный, мы с ним через котов общий язык нашли. Если б не коты, он бы менявысмеял. Говорит, что твой Алик по его части никаких проблем не имел, прямоклянется. Нервы у него не в порядке, но это мы с тобой и сами знали. Объяснилмне, что такое вегетососудистая дистония, как будто я сама не знаю! Так чтоздоров твой приятель, ошиблись мы маленько!

– Но в ресторан все равно пойдем. У тебя такое платьесегодня – блеск!

– Маринка, не сыпь мне соль на рану. Это платье – мнеострый нож. То, что я его надела, – недопустимая уступка моей женскойслабости. Запомни навсегда: носить свободное платье – значит махнуть на себярукой. Каждый встречный видит – если на женщине свободное платье, значит, ейесть что скрывать от общественности.

– Ну, тебе-то уж грех жаловаться. Ты в прекраснойформе.

– Не утешай. Я точно знаю, сколько у меня лишнихкилограммов, каждый лишний килограмм знаю в лицо и ненавижу лютой ненавистью.Но сколько их – ни одной душе не скажу под самой страшной пыткой.

– Да, после такого разговора я уж и не знаю, как мыобедать пойдем.

– Ничего, глядишь, на сто грамм меньше отложится. Это,что ли, кафе?

В кафе было тихо и довольно уютно.

– У вас всегда так тихо? – спросила тетя Надя украснощекого толстячка за стойкой.

– Нет, что вы, – тот вежливо улыбнулся, – тоесть смотря как понимать ваш вопрос. Если понимать его буквально – да, у насвсегда тихо, потому что, мне кажется, что мои посетители любят и ценят тишину.Я – владелец этого заведения, – пояснил он, – мои посетители называютменя просто Гурген, а вас я хотел бы видеть в числе моих постоянныхпосетителей.

– Благодарю вас, Гурген, – улыбнулась Надежда.

– А если понимать ваш вопрос в том смысле, что всегдали у нас малолюдно, то я отвечу, что не всегда. Просто сейчас именно такоймомент, когда посетители, которые у меня обедают, уже разошлись, а те, ктоужинает – еще не пришли. Но я хочу вам сказать, что основные мои клиенты – те,что обедают. Я создал свой маленький ресторан именно для того, чтобы люди могливне дома нормально, по-человечески пообедать. А то развели, понимаешь, –Гурген разгорячился, повысил голос и начал артистично жестикулировать, –развели всякие «Макдональдсы», «Грильмастеры», понимаешь! Да туда нормальномучеловеку и заходить нельзя! Дадут тебе, понимаешь, булку с котлетой, – датакую котлету моя собака есть не станет! Этим деятелям, понимаешь, которые таклюдей кормят, с позволения сказать, надо руки вот так, – и Гурген красивымплавным жестом показал, как надо отрубить руки этим деятелям. – А что тампьют, во всех этих «фастфудах» – это же просто серная кислота! В эту пепси-кокугвоздь, понимаешь, опусти, – она его без остатка растворить может! Этогвоздь! А желудок у меня, что, железный, понимаешь! Вот поэтому я свой ресторани открыл, чтобы человек мог ко мне прийти и так поесть, как его родная мама илитам, понимаешь, любимая жена дома не всегда накормит. И чтобы человек поел, посидел,спасибо мне сказал и опять ко мне пришел, и чтобы человек забыл, где лекарствапокупают и на какой улице, понимаешь, доктор живет. Я потому свое заведение иназываю «ресторан», хоть он и маленький, и без танцев-шманцев, потому что еслиназывать «кафе», – так это, значит, здесь только кофе пьют, пахлавойзаедают или там каким-нибудь эклером; я кофе сам люблю, сам варю. Вы,понимаешь, мой кофе еще попробуете, – но здесь у меня не только кофе,понимаешь, здесь у меня поесть можно! – Гурген так произнес слово«Поесть», что мы поняли, что пишет он это слово с большой буквы. – А если«бистро» назвать, то это значит опять «быстро-быстро», опять как в этих«Макдональдсах» – тьфу!