Это не так уж и давно. Сколько сейчас Кьеру? Около двадцати пяти? Я не нахожу слов, которые показались бы мне достаточно уместными, и непроизвольно беру его за руку. Мгновение Кьер смотрит на меня, и теперь уже его улыбка становится искренней. Я заставляю себя отпустить его и идти дальше.

В «Пабе Брейди» по сравнению с моим последним посещением сегодня тихо. Видимо, дело во времени: сейчас всего семь часов.

Кьер указывает на столик в нише.

– Сюда?

Мне абсолютно все равно, где сидеть, поэтому я просто киваю и усаживаюсь на скамейку. Официантка, которая буквально сразу вырастает возле нас, та же, что была и в прошлый раз. По-моему, ее звали Сиенна.

– Здравствуйте, – здоровается она с нами и выкладывает на стол два меню. Последовавшее за этим «Эй, как дела?» относится только к Кьеру. Входит ли Сиенна в число женщин Каслданнса, которые уже познакомились с Кьером ближе?

– Хорошо, а у тебя? – Кьер берет одно меню.

– Да нормально. Что будете…

– Сиенна! – Бармен за стойкой вытягивает высоко вверх руку с мобильником. – У тебя телефон разрывается. Твоя сестра пытается дозвониться уже третий раз.

Даже в уютном полумраке паба мне бросается в глаза, как побледнела вдруг Сиенна. Тем не менее она быстро приходит в себя.

– Уже решили, что будете пить?

Я выбираю вино, Кьер – «Гиннес», и Сиенна исчезает, последний раз немного вымученно улыбнувшись, а я смотрю ей вслед. Она что-то говорит парню за барной стойкой и затем выбегает через заднюю дверь. Похоже, это был весьма неприятный звонок. Надеюсь, все обойдется.

На следующие пару минут мы с Кьером углубляемся в меню. За последние дни выбор в нем не поменялся, потому я просто претворяю в жизнь свой план и заказываю к салату порцию картошки фри.

И прямо в тот момент, когда Сиенна ставит на стол наши тарелки, меня обжигает мыслью, что я не взяла с собой денег. На необитаемом острове ужасно быстро привыкаешь не носить с собой постоянно кошелек. Блин.

– Эмм, Кьер?

Кьер поднимает глаза от своей тарелки, и примерно в стотысячный раз его взгляд почти болезненно дергает за какую-то ниточку у меня в груди. То есть, в настоящий момент я уже точно знаю, как он выглядит, вижу его лицо перед собой, даже если закрываю глаза, и все равно…

Должно быть, во всем виноваты эти серебристо-серые глаза. Глаза, которые так ясно и настойчиво смотрят из-под темных бровей. Думаю…

– Да?

– Ммм?

– Ты только сказала: «Эмм, Кьер», – повторяет он слова, сказанные мной за пару секунд до этого. Вот только я уже не помню, с какой целью.

– Что-то не так? Картошка недожаренная?

– Нет, я… – Я, наконец, вспомнила. – Я забыла свой кошелек.

Так и знала, что он начнет ухмыляться. Боже мой, он нарочно так ухмыляется? Он в курсе, что эту ухмылку хочется тут же сцеловать у него с губ?

Вызовите мне экзорциста.

– Тогда я должен тебя пригласить?

– Ты должен просто…

– Тогда это должно считаться свиданием?

– Ты должен просто одолжить мне денег. На маяке я тебе их отдам.

– Значит, ты хочешь, чтобы я еще раз зашел на маяк?

– Нет, я… – Перед моим внутренним взором загорается картинка, как я одна темной ночью взбираюсь по винтовой лестнице на маяке. – Или да, но только потому, что темно. – Последние слова выходят чуть тише, настолько неприятно мне их выговаривать. – Но, естественно, ты не обязан. – Нет. Ты обязан. Даже не думай воспринимать всерьез мои последние вежливо-лживые слова.

– Я подумаю. Кстати, ты знаешь, из-за чего у тебя началась эта боязнь темноты?

В попытке потянуть время сосредотачиваюсь на следующем кусочке, разделяю салатный лист на четыре приблизительно равные части.

– Если вопрос слишком личный…

– На самом деле я никогда об этом не говорю. Но после того, как кое с чем ты уже сталкивался… – Образы, которые молниеносно разворачиваются у меня в подсознании, вынуждают меня опустить вилку. – Я уже рассказывала тебе, что моя мама ожидает лишь совершенства. Как от себя самой, так и от остальных. Вот только я, к сожалению, была далеко не идеальным ребенком. – Почему я сейчас виновато улыбаюсь, я и сама не знаю. Глубоко укоренившиеся привычки, полагаю. – Она ненавидела, когда я не доделывала вовремя домашнюю работу, а занималась чем-то бесполезным, например, фантазировала о чем-нибудь. Что частенько случалось. Я постоянно старалась концентрироваться лучше, но… истории у меня в голове были чаще всего увлекательнее, чем происходящее вокруг. – Опускаю взгляд в тарелку и гоняю еду из стороны в сторону. Потом вообще откладываю приборы в сторону и продолжаю рассказ. – Однажды маме надоело. Начиналось все вполне безобидно. Мы были в отпуске, отдыхали в загородном домике в Испании. Разумеется, мама привезла с собой кучу работы, понятия не имею, зачем она вообще брала отпуск. По-видимому, так было положено. Для меня она взяла домашние задания. Задачки по математика, грамматические упражнения и так далее. Но у меня… не было желания.

Какая-то часть меня от этих воспоминаний хочет забиться в угол, и я избегаю смотреть Кьеру в глаза.

– Я сидела на балконе, передо мной – раскрытые тетради, а я разглядывала каких-то насекомых. Было тепло, светило солнышко, мы весь день провели на море, и я обещала маме разобраться с этими заданиями вечером, но я… их не сделала. – Голос у меня незаметно ослабел, и я выпрямляюсь. – Мама пришла в бешенство. И я тоже. В смысле, у меня были каникулы, я не хотела корпеть над этой школьной ерундой… Я пару раз огрызнулась, а ей в голову не пришло ничего лучше, чем схватить меня за руку и отволочь вниз по ступенькам в подвал. – В этом месте мне приходится замолчать, чтобы выпить вина: два больших глотка вина, после них бокал пуст. – Сперва мне было просто обидно. Потом мне стало холодно. А когда снаружи стемнело, и свет перестал просачиваться сквозь щели в деревянной двери, мне стало страшно. Не знаю, почему она продержала меня там внизу так долго. Быть может, хотела, чтобы до меня по-настоящему дошло. А может быть, она просто про меня забыла, уснула или кто ее знает, что еще. Но когда дверь, в конце концов, снова открылась, уже занимался рассвет. Там… – я тяжело сглотнула, – …там были крысы. Если долго лежать, свернувшись калачиком, на полу, рано или поздно они объявятся. – Вплоть до сегодняшнего дня во мне просыпается отвращение к этим тварям, стоит мне лишь вспомнить, какие звуки издавали их когти на твердой земле. Как они сновали туда-сюда. Как я прекратила плакать, потому что испугалась, что эти звуки только их приманят. – Думаю, мама об этом не знала, – ничего не выражающим тоном добавляю я и вдавливаю ладони в стол, чтобы перенестись обратно в реальность.

У Кьера такой шокированный вид, что я пробую улыбнуться.

– Вероятно, она даже раскаялась. Во всяком случае, в дальнейшем она больше не вытворяла ничего, что могло бы сравниться с этим. Однако… – Мне просто хочется поскорее положить конец этой злополучной истории. Ведь опять ворошить прошлое… это ни к чему не приведет. – …через несколько месяцев начались панические атаки, как только становилось темно. И чем темнее, тем хуже.