еще в 1899 году подписала заключительную резолюцию Гаагской международной мирной конференции, которая устанавливала цивилизованные нормы отношения к военнопленным.

Не могли знать военнопленные и о том, что с началом войны с Россией законопослушному населению от имени японского правительства было специально разъяснено: русские пленные заслуживают не презрения и ненависти, а сострадания, поскольку они не преступники, а честно сражались за свою страну. Соответствующие указания печатались в газетах. Даже японским школьникам, еще год назад разучивавшим патриотические песни со словами «убей русского», была дана директива сменить враждебность к русским на доброе отношение к ним и оказывать им теплый прием.

Суетливую деятельность в лагере продолжил и штаб его высокопревосходительства генерал-лейтенанта Ляпунова. Штаб разместился в отдельном домике по соседству с резиденцией, выделенной военному губернатору Сахалина. Целыми днями из открытых по случаю жары окон штаба доносился стрекот невесть как добытых штабистами пишущих машинок, озабоченные порученцы с портфелями бегали по лагерю в поисках тех или иных офицеров для уточнения совершенно пустяковых, как казалось, деталей «недельной войны» на Сахалине.

«Разведочная вылазка» Качкина в городок разочаровала Ландсберга. Новоиспеченный денщик добросовестно обошел все казенные учреждения Фусими, где показывал клочок бумаги с написанным названием нужного банка, пока не наткнулся на полицейского, немного знающего русский язык. Тот сообщил, что «Ниппон Гейко» не имеет в городке своего отделения.

– Ну что ж! – вздохнул Карл. – Придется ждать первого жалования, или тратить на мундир последний «рубль».

Качкин свел его с портным, и тот принял заказ на постройку мундира военного сапера. Для него требовался материал темно-зеленого цвета – такого в артели портартуровцев не оказалось. Артельщик выразил готовность разыскать нужное сукно в городских лавках и согласился принять в качестве аванса последний мексиканский доллар Ландсберга.

Фельдфебель оказался весьма сведущ в японских финансах. Узнав, что предпоследний доллар был потрачен на покупку ящика сигар, он попенял Ландсбергу за расточительность:

– За этакие деньжищи ваше благородие могли не токмо сигары – все товары вместе с лодкой у того японского «коробейника» забрать!

За сукно и пошив он назначил «божецкую» цену, принял доллар и честно выдал Карлу пригоршню иен сдачи. Мундир обещали построить за неделю.

Выходить в город в полученных от японского интенданта трофейных «обносках» Ландсберг не пожелал и коротал время в возобновленных им физических упражнениях и отсыпании. Кроме того, надо было избавиться от «дамоклова меча» – написания рапорта о боевых действиях дружины.

Кое-как угнездившись за низеньким столиком-котацу, он принялся за рапорт.

Начальник Первой Александровской

Саперной дружины К.Х.Ландсберг

Начальнику местных войск о-ва Сахалин

п. Александровский

21 июля 1905 г.

Во исполнение лично полученного мной приказания Вашего Высокопревосходительства докладываю:

12 июля с.г., прибыв с вверенной мне Первой дружиной с ранее занимаемой позиции на Жонкьерской высоте после высадки японцев на Пиленгский перевал, я получил распоряжение нач. отряда Полковника Тарасенко – остаться на перевале в составе отдельного арьергардного отряда к-на Борзенко. В задачу нам было поставлено как можно дольшее удержание Пиленгского перевала и подступов к нему. Этим давалась возможность гл. силам отойти к с. Рыковское.[10]

Лансберг отложил ручку и задумался – на него вновь нахлынули воспоминания о нескольких днях ожесточенных боев дружины с наседающим противником. В ушах снова трещали пулеметные очереди и одиночные выстрелы. Рядом падали раненые и убитые дружинники, пули злыми осами жужжали у висков.

Поразительно, думал Ландсберг. Поразительно: сколько был под обстрелом – ни одна пуля меня не зацепила! Как, впрочем, и в деле под Хивой, где пришлось воевать под началом генерала Кауфмана. Как там офицеры-старослужащие говорили после стычек? «На выпущенным ордами Автобачи пулях не было нашего имени…» Так и на Пиленгском перевале: стреляли японцы, видать, второпях – не успели мое имя на пулях нацарапать!

Карл вздохнул и снова взялся за рапорт, припоминая детали спёкшихся в один большой кровавый ком событий месячной давности. О том, для чего генералу Ляпунову понадобился его подробный рапорт, он понятия не имел. Логика подсказывала, что позорная сдача в плен не должна пройти «судебному генералу» даром. Закончится война, и военные следователи Ставки главного командования подробно разберут все обстоятельства короткой войны на Сахалине. Под суд Ляпунов вряд ли попадет, а вот в отставку без почестей отправят наверняка.[11]

Хлопнула входная дверь, и порыв теплого воздуха зашевелил на столике листы бумаги. Кто-то грузно протопал по помосту, и в дверном проеме появилась оплывшая фигура Кондратьева. Прапорщик сделал несколько шагов по золотистому татами и рухнул на свою лежанку.

Опять сапоги не снял, негодяй, поморщился Ландсберг. Мы ведь спим на этих циновках, в носках по ним ходим – а он в грязной обуви лезет!

И Карл, и штабс-капитан Рогайский не единожды напоминали непрошенному квартиранту о правилах гигиены, но он только отмахивался: вы совсем, мол, господа, тут объяпонились!

– Всё пишете, Ландсберг? – развязно поинтересовался Кондратьев. – И охота вам в такое утро писаниной заниматься! А я в городок собрался, будь он неладен! Не составите компанию?

По комнате понесло перегаром. «И где только выпивку находит, – подивился Карл. – Впрочем, целыми днями по дружкам рыщет, по казармам – свинья грязь всегда найдет!»

– Старые грехи подчищаю, – буркнул Ландсберг. – В штабе бумагу требуют.

– Бросьте, Ландсберг! Плюньте на этих штабистов! Куда спешить? Пойдемте! Мне товарищ адресок подсказал, там лавочник дешево «сеттю»[12] отпускает. Завьем горе веревочкой, а, Ландсберг!

– Какое у вас горе нынче, Кондратьев? – поинтересовался Карл. – Судя по некоторому амбрэ, вы уже его завили?

– Завидуете? – хохотнул прапорщик. – Вставайте, пошли!

– Не хочу, да и не в чем пока выходить, – отказался Ландсберг. – Идите сами! Тем более что адресок знаете…

– Не хотите? И не надо! Тогда сделайте товарищеский заем, Ландсберг! У вас, говорят, серебряные доллары водятся – одолжите-ка парочку!

– Были мексиканские доллары, да сплыли, – развел руками Ландсберг. – За пошив мундира отдал последний, право слово.

– Балуете этих фельдфебелей приморских, – вздохнул Кондратьев. – Наглецы! Я бы их наказал: посулил плату, и фигу показал. Чтоб знали, как господ офицеров уважать!

– Не приучен по-вашему, – отрубил Ландсберг и продолжил писать.

Работа спорилась, и Карла даже не отвлекало бурчание прапорщика. Тот несколько раз пробовал соблазнить Ландсберга «вылазкой во вражеский тыл», но, потеряв надежду, наконец ушел.

В заключение, согласно приказания вашего высокопревосходительства, докладываю о тех нижних чинах и дружинниках вверенной мне 1-й дружины, которых я видел в делах, бывших героями и заслуживающих быть награжденными знаком отличия военного ордена. В подавляющем большинстве – посмертно!

Он перечислил с десяток имен, указав среди них и ефрейтора Качкина. Рапорт был