– Да-да, – едва слышно откликнулась Роуан. –Вы, как всегда, правы.

Такие эмоциональные всплески никогда не проходили для неедаром. Но если многим людям они помогали расслабиться, то она, напротив, всегдачувствовала себя после них совершенно вымотанной и несчастной.

– Ладно, – уже громче сказала она, – я егопрощаю. И даже готова была бы попросить старичка выступить в роли посаженогоотца на моей свадьбе, но… Но у меня уже есть кандидат – очень дорогой мнечеловек и верный друг. – Она промокнула сложенным носовым платком все ещевлажные глаза и провела им по губам. – Я говорю о вас, Эрон. Понимаю, чтонесколько запоздала со своей просьбой, и все-таки… Вы не откажетесь проводитьменя к алтарю, Эрон?

– Дорогая моя, это для меня величайшая честь! Ничто недоставит мне большего удовольствия, и я буду счастлив это сделать! – Эронкрепко сжал руку Роуан. – А теперь прошу вас, пожалуйста, забудьте оглупом старике и обо всем, что он вам наговорил.

– Спасибо, Эрон.

Роуан откинулась на спинку сиденья, несколько раз глубоковдохнула и только потом повернулась к Майклу, которого до сих пор намеренноигнорировала. Он выглядел таким потерянным, что ее вдруг охватила нестерпимаяжалость.

– Ну что? Ты успокоился? – спросила она. –Или у тебя уже инфаркт? Ты какой-то неестественно тихий.

Он тихо рассмеялся и мгновенно оттаял. Голубые глаза вновьярко заблестели.

– Знаешь, – заговорил он, вновь беря Роуан заруку, – в детстве мне казалось, что это просто здорово – иметь собственноефамильное привидение. Мне так хотелось обладать способностью видеть призраков.Я часто думал, как это, должно быть, захватывающе интересно – поселиться вдоме, где они обитают…

Слава богу! Перед ней был опять прежний Майкл – веселый,сильный, хотя все еще немного взвинченный. Роуан наклонилась и поцеловала его вчуть загрубевшую, с утра не бритую щеку.

– Прости, я сорвалась. Немного сдали нервы.

– Я тоже прошу у тебя прощения, солнышко. Но ведьстарик не желал нам зла. Он просто чуть-чуть не в себе. Они все немногостранные. Наверное, виновата ирландская кровь, которая течет в их жилах.Знаешь, мне не часто доводилось иметь дело с ирландцами благородногопроисхождения, но, полагаю, они такие же психи, как и остальные.

По губам наблюдавшего за ними Эрона скользнула легкаяулыбка.

День выдался нелегким, и все они безмерно устали, апоследний разговор, казалось, отнял у них последние капли жизненной энергии.

Роуан показалось, что вокруг вновь сгущается мрак. Или винойтому тонированные стекла? Слишком уж они темные.

Она прислонилась головой к мягкой кожаной спинке сиденья и расслабилась.За окнами лимузина мелькали убогие городские дома: деревянные коттеджи,рассчитанные на две семьи, со ставнями на окнах и потемневшей от временирезьбой, низкие, приземистые каменные строения с облупившейся штукатуркой,кажущиеся совершенно чужеродными среди старых дубов и высоких зарослей травы. Итем не менее Роуан нравился этот город. Он был живым, реальным, настоящим, и всравнении с ним весь внешний блеск и показной лоск ее безупречной Калифорниипревращался в ничто.

Как ей убедить этих двоих в том, что она поступает правильнои не сомневается в своей правоте? Как рассеять их сомнения в том, что никто иничто не заставит ее отказаться от своей мечты, от своей любви и планов набудущее и что в конечном итоге она непременно победит?

Этот призрак непременно появится и попытается обрести надней власть. Он станет соблазнять ее и, подобно деревенским колдуньям, читатьсвои дьявольские заклинания, ожидая, что она не выдержит, поддастся егоуговорам и наконец уступит. Ничего подобного! Этого он не дождется никогда.Сила, которой она обладает, могущество, взращенное и взлелеянное двенадцатью еепредшественницами и полученное ею в наследство от них, позволит навсегдауничтожить дьявола. Число тринадцать станет для него роковым. А дверь послужитвратами ада.

Да, именно вратами ада!

Но Майкл поверит ей, только когда все наконец закончится.

Она не скажет ему больше ни слова.

Роуан вспомнились странные розы, появившиеся вдруг настолике в холле особняка, и тот отвратительный ирис с черной, похожей на разверстуюпасть сердцевиной. Ужасные цветы! Но хуже всего был изумруд на ее шее –тяжелый, холодный камень. Она словно вновь ощутила его леденящее прикосновениев темноте. Нет, она никогда не расскажет Майклу об этом… И о многом другом –тоже.

Да, в нем больше мужества и доброты, чем в ком-либо из тех,с кем ей довелось встречаться в жизни. Но сейчас он нуждается в защите, ибосовершенно очевидно, что сам он не в состоянии защитить ни себя, ни ее. Итолько теперь она вдруг впервые поняла, что в решающий момент может остатьсясовершенно одна и поддержки ждать будет неоткуда.

Что ж. А разве когда-нибудь было иначе?

«Запомню ли я этот день как один из самых счастливых в моейжизни?» – спрашивала себя Роуан. Так повелось, что свадьбы никого не оставляютравнодушными – на всех действует их очарование. Только вот она чувствуетсильнее, чем другие, как ей казалось, и потому, что само событие такоенеобыкновенное, и потому, что происходит оно в патриархальном «старом свете», ипотому, что приехала она из мира холода и одиночества, а главное – она ждет недождется этой свадьбы!

Накануне вечером она пришла сюда, в эту церковь, чтобыпомолиться в одиночестве. Майкл удивлялся: неужели она вообще кому-то молится?

– Не знаю, – отвечала она.

Ей хотелось посидеть в темной церкви, подготовленной ксвадьбе: белые ленты, банты, красная дорожка в проходе, – и поговорить сЭлли, попытаться объяснить ей, почему она нарушила обещание, почему такпоступает теперь и что, по ее мнению, должно из всего этого получиться.

Она рассказала о том, что семья настаивала на беломсвадебном платье, что она поддалась на уговоры и была очень счастлива, примеряябессчетные метры белых шелковистых кружев и длинную переливчатую фату. А ещеона рассказала о подружках невесты – все как одна из Мэйфейров,разумеется, – и о Беатрис, замужней подруге невесты, и об Эроне, которыйбудет посаженым отцом.

Она все говорила и говорила. Упомянула даже об изумруде.

– Будь рядом, Элли, – просила она. – Ниспошлимне свое прощение. Я так в нем нуждаюсь.