натура, какую цену ни назови, все будет ладно», «Интеллигент, у которого в кармане вошь на аркане, с которого дохода почти нет, лишь одна окупаемость», «Законник, сутяга, правдолюбец с подловатой отдачей». Такому, как увидит, сразу говорит: «Да что вы, милый гражданин, не держим мы ни пива, ни водки, не положено, не разрешено правилами внутреннего распорядка». А для острастки добавочка: «Мы за распитие даже штрафуем…» Навар ей, Прасковье Кузьминичне, не за красивые глаза доставался, спиной, трудовым по́том и изворотливым умом добывала. А что, скажите, этот новый директор понимает в искусстве жить? Совсем молодой, ему и надо мало. Ни кола ни двора, ни семьи. А у нее Зоя.

У Прасковьи Кузьминичны характер без слабинки. Сразу после собрания, где представили коллективу нового директора и у многих — в бане все психологи, все сердцеведы — промелькнул в глазах ужас, Прасковья Кузьминична делиться ни с кем своими сомнениями не захотела. В ее многотрудном деле, чем меньше воздухоколыханий — нечего языком зря балаболить, здесь языком не поможешь, пора головой соображать, руками делать, счастье, оно рукотворное, — тем лучше. Поэтому сразу после собрания направилась Прасковья Кузьминична на свой душевой участок, на свою неоскудевающую ниву, которую она раскорчевала и унавозила, где подняла плодородие почвы на недосягаемую высоту, где вызревали ее устойчивые урожаи. Не как у каких-нибудь мичуринцев, два-три раза в год, а ежедневно зрели красные лакомые яблоки, наливались медвяным душистым соком и скатывались в ее трудолюбивые руки. Это была ее делянка, которую она открыла, окультурила, на которой пожинает немыслимые по вкусу и сочности плоды и которую никому, ни в какие чужие руки не собирается отдавать. По крайней мере, до пенсии, до того, как не округлится у нее взлелеянная, обозначенная в ее мятущемся сознании пухлая сумма, которой должно хватить «на все». И на безбедную старость, и на Зойку, и на драгоценных будущих внуков. Прасковья Кузьминична была не промах, не мелкая кусочница, живущая сегодняшним днем, талант имела стратегический. Творила не что-нибудь, не просто веселую безалаберность, создавала род, фамилию, династию!

Четырнадцать скромных — предбанник простой со скамейкой, трехкрючковой вешалкой и небольшим зеркалом и утлый душик, — четырнадцать душевых кабин, выходящих на обе стороны тесноватого коридора, и раньше приносили некоторый доходец. Именно доходец, а не могучую и постоянную жилу, в которую силой своего прозорливого ума экономиста и психолога Прасковья Кузьминична этот  д о х о д е ц  превратила. Здесь вспашка оказалась глубинной. Не часть какой-нибудь прибавочной стоимости за услуги, а смелые вторжения в другие, более опасные, плодоносные слои. Прямо от госдохода Прасковья Кузьминична, не сумняшеся, откусывала. Прилепилась, как трудолюбивая пчела, к куску безнадзорного сахара. Без касс, без фининспектора, без профсоюза. Сама себе хозяйка, сама себе и учетчик. Народ шел сюда, в душевое отделение, потому что быстро, без особых затей можно было здесь помыться и так же быстро попариться, ибо в дальнем конце коридора, как раз на противоположной стороне от боевого Прасковьи Кузьминичны поста была крошечная, нагревающаяся от электрических токов сауна, одна кабинка с убойной температурой, и разнагишенный клиент мог, обернув чресла полотенцем или казенной простыней, выйти из своего тесноватого предбанничка, погреться в этой кабинке до размягчения костей и души и снова вернуться в свою кабину, чтобы принять — для шлифовки, по вкусу — горячий или холодный душ.

Доход в душевом отделении раньше шел за счет мелких чаевых, за полотенце, за мыло, за забытую дома при сборах мочалку или резиновые тапочки, за стаканчик чаю. Нищенский доход. Традиционный, обычный, так сказать, неучтенная прибавка к жалованью. Но когда только началась реконструкция и Прасковью Кузьминичну в порядке трудоустройства и в наказание за злостные художества и экономическую самодеятельность — тогда стали ломать женский повышенный разряд, — перевели в душ, вот тогда и осенила ее эта почти гениальная идея, превратившая, образно выражаясь, свалку, банный отброс, зачуханное и презираемое настоящими энтузиастами и добытчиками душевое отделение в неиссякаемо урожайное поле.

От каких случайностей зависит иногда и жизнь, и слезы, и любовь!.. Где раньше на тучных полях мужского и женского повышенных разрядов паслись пышные тельцы, аккуратно сцеживая свои трудовые доходы в обмен на не запланированные должностными инструкциями ласковые услуги предприимчивых пространщиков и пространщиц, теперь свирепо рычали, круша вековечные купеческие стены и перегородки, отбойные молотки, а внизу, на первом этаже, журчала лениво и бесперебойно вода в душевых, в предбаннике которых, томясь, неодобрительно высказывалась о медленности движения очередь, тогда как по коридору перед Прасковьей Кузьминичной, яростно охранявшей вход в помывочный рай и горевавшей о своей нерентабельной ссылке, мелькали обвитые полотенцами тени — из душа в сауну, из сауны в душ, скучные, без желаний — обстановка не располагала. И вдруг Прасковья Кузьминична видит, что дальняя, замыкающая коридор дверь, ведущая в пустоту, в ремонт, через лестницу в подвал, отворяется и оттуда идет совершенно одетый молодой человек с сумкой, из которой нагло выглядывает пара бутылок пива. Это значит, он, этот умелец, через другой, служебный вход спустился в подвал и, думая, что он всех умнее, решил с тыла проникнуть во вверенный ее, Прасковьи Кузьминичны, догляду участок? Хорош, ловок, шустер. И кто же его так выучил?! «Да ты что, паразит, не знаешь, где надо ходить? Общественные порядки тебе нипочем? Над общественностью издеваешься?» — «Спокойно, мамаша, спокойненько, — говорит этот предприимчивый парень, — там, где надо ходить, народа слишком много толпится». И как-то незаметно в руке предприимчивого незнакомца появился рубль, новенький, металлический, с гербом, с сиянием, тяжелый и полновесный рубль, олицетворяющий собою не только эквивалент затраченного труда, но массу интересных вещей, которые можно на него купить. И тетя Паша, увидев эту почти забытую с веселых времен повышенного женского разряда картину, устоять не смогла. Она сказала этому веселому разбойнику, освободив его от тяжести металлических денег: «Подожди, сейчас кабина освободится». А когда кабина освободилась и кто-то из очереди неразумно возжелал в эту освободившуюся кабину пройти, тетя Паша своим парализующим, действующим как милицейская сирена, пронзительным и наглым голосом закричала: «Чего лезешь! Надо будет — позову, не работает кабина, испортилась, кран сорвали». А сердце у нее в этот миг уже тревожно застучало. Пришло вдохновение, и перед ее внутренним взором уже встала вторая, «тайная» очередь, пробирающаяся через двор, через разворошенный подвал, в котором должны строить какую-то немыслимую сауну, поднимающаяся по запасной лестнице наверх, в коридор, где подсобки уборщиц, и через другую дверь… И вдруг Прасковья Кузьминична, как благовест, явственно услышала звон падающих один за другим рублей. Увидела их блестящие, полновесные, из белого металла груды, ну не груды — грудочки, весомые аккуратные стопочки. Боже мой, ведь если хорошо