Ее дом выглядел точно так же, как две недели назад, когда мы с Гарри приходили помочь его украсить. Я придерживала лестницу за нижнюю ступеньку, а он забрался по ней на стену снаружи дома и, насвистывая, прикреплял гирлянду к водосточному желобу вдоль крыши. Я боялась, что он упадет и поранится, а он смеялся надо мной и говорил, что я должна перестать беспокоиться.

Я оттолкнула маму, стоявшую в дверях, и сказала, что мне нужно побыть одной. Затем ворвалась в свою детскую спальню наверху и уставилась на потолок, покрытый бумажными гирляндами и мишурой. Я сорвала их все – клочья блестящей разноцветной бумаги падали вокруг меня точно так же, как конфетти в день моей свадьбы. Позже мама рассказала, что с нижнего этажа они услышали мои крики и бросились наверх, и она дала мне самое сильное снотворное и уложила в постель. И мама, и Верити спали со мной в ту ночь – и в течение нескольких недель после, обнимая меня.

Я не виделась с Сарой до похорон. Прошли недели – оформление документов, выбор типа ресторанного обслуживания на поминках, музыки, которая ему бы понравилась. Я не имела обо всем этом никакого понятия. Помню, как швырнула трубку, когда поставщица провизии спросила, что я желаю: «мини-бублики» или «колбасные рулеты». Я упала лицом в подушку и закричала, что все это не имеет значения. Однажды в три часа ночи я осторожно сняла с себя руку Верити, пошла к ноутбуку Гарри, открыла, заглянула в его «Спотифай» и, не найдя там никаких ответов, набрала в «Гугле» запрос «песни для похорон». Верити проснулась от моего истеричного хохота после того, как «Гугл» предложил песню Мэрайи Кэри «Пока-пока» в качестве подходящего выбора.

Верити отвела меня обратно в постель, успокаивая, пока я истошно кричала, что не знаю – какие песни выбрал бы Гарри для своих похорон. Наверняка он что-то говорил по данному поводу, но тогда это воспринималось просто как занятный вопрос, который можно задать на втором свидании. В конце концов песни подобрал Джереми. Неплохие, я думаю. Я почти ничего не помню из того дня, поскольку к началу похорон поняла: если хочу пережить это, мне придется сделать нечто большее, чем напрягать колени, чтобы они не подкосились. Мне нужно окаменеть всем телом, попытаться превратить свои кости в бетон.

Шел дождь, и море лиц колыхалось вокруг. Джереми держал черный зонт над нами с Верити, а она пожимала людям руки за меня, поясняя, что мне трудно говорить. Я не знала, что сказать Саре, чье лицо так выделялось среди других. Оно было не жалостливым, как у остальных, а искаженным и искривленным – как мое, полное страдания. Смотреть на нее означало признать – кем я теперь стала, а я отказывалась это сделать.

Прошел год, и ее лицо уже не кажется таким искаженным, как тогда. Ее глаза не такие затравленные. Но они по-прежнему подернуты грустью. Сейчас Сара глядит на мои дрожащие руки. Теперь я снова вижу ее четко, и вижу, как шевелятся ее губы, и слышу слова, которые с них слетают. Я не знаю, долго ли она уже говорит.

– Ты больше не та девушка, которую я знаю, – произносит она. – Сейчас ты как будто далеко – живешь в мире, где все по-прежнему. Но это не так.

С тех пор как подала чай, я не проронила ни слова. Я вспоминаю о каждом разе, когда упоминала имя Гарри перед новыми клиентами. Впервые оно сорвалось с моих губ через две недели после похорон. Я пришла в офис, и все там принадлежало мне – все эти вещи, которые я выбрала. Они выглядели так не похоже на то, что было дома – где каждый предмет мебели, каждая подушка, каждое полотенце напоминали о жизни, которую мы построили вместе.

Я еще не наняла Эйд, и в моей электронной почте лежала куча резюме от соискателей, которые не знали ни меня, ни что со мной случилось. То же самое было с заявками на мои услуги – люди знали меня просто как хозяйку агентства «Кэйтлин и Купидон». Ту, кто поможет им найти любовь. Они не догадывались, что теперь я стала вдовой, которой присылали соболезнующие открытки и которой пришлось избавиться от гардероба мужа.

– Просто мне почему-то казалось легче притворяться, – начинаю я объяснять. – Сперва почти только ради бизнеса. После всего, что случилось, я не могла потерять еще и это… я бы не вынесла… Кто захотел бы, чтобы его личную жизнь устраивала скорбящая вдова?

Я знала, что если клиенты почувствуют запах моего горя, то начнут примерять это и на себя в будущем. И решат: нет никакого смысла инвестировать в любовь без гарантии, что это на всю жизнь. К тому же мне просто нравилось находиться в своем офисе, где я могла сесть в рабочее кресло, позвонить Гарри на мобильный и притвориться, что он не отвечает только потому, что занят с пациентом. Где я могла посмотреть свой профиль в «Фейсбуке» и увидеть нас вдвоем – таких счастливых и улыбающихся, и сделать вид, что не потеряла это. Где я могла говорить людям, что он уехал, и использовать это как объяснение и для себя, когда вечерами дрожала в одинокой постели.

Куда бы я ни пошла, мне казалось, что меня медленно разрывают на две половинки. Я сворачивала на какую-либо улицу или заходила в бар, где мы бывали вместе; или приходила домой, а Кот не понимал, почему он не видит Гарри, и разочарованно орал на меня. Друзья пытались вызвать меня на разговор, многозначительно спрашивая: «Ну как ты?..» – и одновременно поддерживая под локоть. Я поняла, что не в силах выносить их жалость, и постепенно избавилась от них, перестав отвечать на звонки. Я могла часами сидеть в офисе, строя совместные планы на будущее и воодушевленно рассказывая каждому незнакомцу, каким замечательным был Гарри в той или иной ситуации. Потом я наняла Эйд, и она входила в офис и беззаботно спрашивала: «Как там Гарри? Поедете куда-нибудь этим летом?» А я отвечала: «Ага, в Испанию, наверно» – и чувствовала облегчение оттого, что не приходится сталкиваться лицом к лицу с реальностью. Но со временем Эйд перестала быть чужой – прошла путь от коллеги до подруги, – а я все еще не могла ей рассказать. Я выстроила вокруг себя слишком крепкие стены.

И вот теперь Сара здесь и напоминает мне, что это горе не только мое, что мои действия влияют и на других.

– Я не могу двигаться дальше, пока ты этого не сделаешь, – говорит она. – Я знаю, что мы никогда не сможем полностью пережить это, но мне нужно какое-то завершение.

Я открываю рот, но не знаю, что сказать.

– Эм-м… – начинаю я, но она поднимает ладонь:

– Пожалуйста, дай мне договорить! Я пыталась просто позволить тебе горевать по-своему, люди подходили ко мне и спрашивали: «Ты видела “Инстаграм” Кэйтлин?», а я отвечала: «Пусть она разберется с этим на свой лад». Но теперь… Теперь…

Я заканчиваю фразу за нее, безвольно опустив плечи:

– Но теперь вы увидели плакаты.

Сара кивает, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Ей шестьдесят три года, но в этот момент она похожа на ребенка. Я снова ясно вижу ее на похоронах: она стоит рядом со мной, ее дочь сжимает ей руку – младшая сестра Гарри, фанатка странной молодежной музыки, угрюмая девушка, которую я за эти годы научилась любить. Вскоре после похорон она переехала в Лондон, сказав, что не в состоянии ходить по улицам, которые убили ее брата. Я закрылась и от нее тоже – не могла смотреть на нее и видеть его нос, его глаза… Но я должна была побеспокоиться о ней, обо всех его родных – как они это воспримут. Взамен же я только все усложнила. Слезы рвутся наружу, и я плачу пополам с икотой, когда пытаюсь объяснить Саре, почему зашла так далеко, но все, что мне удается вымолвить, – это приглушенное: «Простите…»