Я тороплюсь с вопросами.

– Так, отлично! А что вы любите такого, чего никогда не опубликовали бы в «Инстаграме»?

Морвена отвечает мгновенно:

– Лапшу в горшочке. С курицей и грибами.

Мы обе смеемся, но я резко замолкаю, когда через стеклянную стену, отделяющую офис от приемной, вижу Эйд, входящую в сопровождении женщины с жестким черным «бобом» на голове.

– Черт. Это Сара.

Предполагалось, что мы встретимся в кафе. Так она написала мне в сообщении – никаких вопросительных знаков, никаких уточнений, свободна ли я. Просто: «Среда. В 3 часа дня. В кафе. Ты знаешь, о чем речь». Мое желание помочь Морвене мгновенно затухает. Я должна отправить ее отсюда немедленно. Ей нельзя встречаться с Сарой, ей нельзя слышать ничего из того, что Сара может сказать. Я чувствую, как удары моего сердца отдаются толчками по всему телу: в шее, в ушах, в груди. Кровь быстро мчится по артериям и венам.

Я вижу, как Эйд что-то говорит Саре, указывая на дверь в офис. Сара одета, как всегда, элегантно. В ярко-розовый блейзер и укороченные брюки. Ее кожа выглядит загорелой.

– Это… это мама моего мужа, она что-то рано пришла. Простите, Морвена, но вам придется уйти.

Ее лицо тут же меняется. Теперь оно возмущенное, как вчера вечером.

– Но мы же собирались узнать друг друга поближе? Вы хотели исправить свой провал, помните? Я уверена, что эта женщина может и подождать.

Нет, Сара совершенно не может ждать. Кажется, между нею и Эйд идет какой-то серьезный разговор.

– Что за херню она там говорит? – бормочу я под нос, сгребая кристаллы Морвены, разложенные на полу, хватая ее сумку и запихивая их внутрь.

– Не трогайте мои кристаллы, вы потревожите их ауру!

– Да едрить-колотить, они же не люди, Морвена! – огрызаюсь я.

Сара заметила меня и уже идет к двери в офис. Она машет мне рукой. Эйд позади нее, с выражением на лице, которое я не могу точно определить. Жалость? Господи, надеюсь, что это не жалость.

– Мы разберемся с этим, обещаю, – говорю я Морвене, но мой голос звучит как безвольный писк, и она просто смотрит на меня, презрительно скривившись.

– Не знаю, в чем дело, но вы чертовски странная! – бросает она мне и проталкивается мимо Сары и Эйд, не поздоровавшись с ними. – Я всем об этом расскажу!

Но, в отличие от вчерашнего вечера, меня это ничуть не беспокоит. Я просто выпроваживаю ее и завожу Сару внутрь, пытаясь улыбнуться. Эта женщина никогда меня не любила.

Я хочу упасть на пол и остаться лежать. Я хочу нырнуть в ванну, полную английской соли. Я хочу быть где угодно, только не здесь. Эйд следует за нами в офис, интересуясь, остался ли «Эрл Грей».

– Эйд, извини, но я должна поговорить с Сарой наедине, – произношу я, но она качает головой, глядя на меня:

– Нам тоже надо поговорить. По делу.

Я киваю:

– Да, но попозже, а пока посматривай за аккаунтом Морвены Стар в «Инстаграме».

– Ох уж эти ваши соцсети, молодежь, – ворчит Сара. – Ничего я в них не понимаю.

Она устраивается в уголке дивана, пока я старательно завариваю чай так, как она любит: молоко в отдельном маленьком кувшинчике, держать пакетик в кипятке ровно две минуты. Я кидаю на себя взгляд в зеркало. Я выгляжу абсолютно сумасшедшей после встречи с Морвеной: волосы торчат во все стороны, а на щеке пыль – должно быть, налетела с ее кристаллов.

Я подаю чай, извиняясь за свой внешний вид. Но вместо ее обычного: «Хм, ну да, тебе бы следовало пользоваться той сывороткой, которую я подарила на прошлое Рождество» или «Иди и приведи себя в порядок, а после поговорим», – Сара качает головой и произносит:

– Ты хорошо выглядишь, дорогая, не волнуйся.

Я устраиваюсь рядом с ней, для утешения обхватив обеими руками теплую чашку. Ужас переполняет меня от макушки до пят. Я замечаю, что моя левая рука дрожит. Я ставлю чашку на столик и сжимаю ладони между колен. Сара тянется ко мне и накрывает их своей.

– Думаю, ты знаешь, почему я здесь, – продолжает она, глядя мне в глаза. Я сосредотачиваюсь на ее бровях, на чем угодно, лишь бы избежать ее глаз, которые уже начали наполняться слезами.

Сара хочет поговорить о нем. Но я не хочу. Не хочу о нем думать. Я напрягаюсь всем телом и деревенею. Я смотрю в сторону, но она мягко берет меня за подбородок и снова поворачивает к себе, к своему телефону – это новый айфон, все еще с защитной пленкой поверх экрана – и показывает мой собственный аккаунт и все фотографии Гарри там.

– Я видела и плакаты тоже, – шепчет Сара, а затем произносит слова, которые я отказывалась принимать. Которые никогда не слушала. Но сегодня, в ее четком произношении образованной англичанки, они звучат вполне ясно. Эти слова срываются с ее губ, как стрелы с тетивы, и вонзаются мне в сердце. – Он мертв, Кэйтлин. Гарри мертв. Ты должна посмотреть правде в глаза.

Будь это любой другой день, я бы крикнула: «Опять забыл свои ключи?» – и побежала впускать Гарри. Но по какой-то причине, когда я услышала звонок в дверь в ту среду в конце декабря, я не побежала. Я медленно шла из кухни, в доме стояла тишина, и я открыла дверь и увидела их там, в дурацкой униформе и с серьезными лицами. Я провела их в гостиную, чувствуя себя так, будто иду сквозь патоку.

«Наверно, вам лучше присесть», – сказали они. Я помню, как хотела крикнуть: «Нет, просто скажите мне!» – но вместо этого предложила им по чашке чая, от которого они отказались.

Я усадила их на диван, а сама осталась стоять, чувствуя, как подкашиваются колени. Сидя там, они выглядели как инопланетяне, словно им не место в моем доме или даже на Земле вообще. В конце концов один из них встал и проводил меня до кресла. Я не могла тогда знать, что это насчет Гарри; они могли прийти, чтобы поговорить о ком угодно. Но, должно быть, где-то в глубине души я знала, потому что очень не хотела садиться туда, в его кресло. Сработал кухонный таймер, и звуковой сигнал дал мне знать, что ужин готов и что Гарри должен быть уже дома к этому времени.

А когда они мне сказали, я не стала слушать. Я словно уменьшилась до крошечных размеров, превратившись в куколку. Вокруг моей головы с криками носились чайки, а больше ничего не было, пока участливое лицо человека напротив не превратилось в озабоченное; и когда он спросил: «Миссис Генри, может, вызвать кого-то из ваших близких?» – я поняла, что это вовсе не чайки. Это кричала я. Жутким криком, пополам со смехом. Осознав, что это моя реакция, я начала судорожно хватать ртом воздух, раскачиваясь вперед-назад. Не знаю, плакала ли я. Если это можно назвать плачем, то он не походил ни на что, когда-либо испытанное мною ранее. Это было слишком экстремально, чтобы классифицировать как плач.

Они позвонили Верити. Она вбежала, тяжело дыша, в мою открытую дверь – порывы ледяного ветра проникали в гостиную, где я по-прежнему сидела в его кресле, свернувшись в комочек. Только когда она приехала, я окончательно осознала, что случилось. «Водитель фургона смотрел не в ту сторону», – сказал полицейский Верити, которая стояла в халате, наброшенном поверх одежды вместо пальто. И все вокруг стало серым, включая лицо Джереми, застывшего позади нее с ключами от машины в руке и тупо смотревшего на шлем Гарри, который висел в коридоре на крючке. Вместе они дотащили меня до машины. Наступил вечер – небо было темным, и вдоль всей нашей улицы виднелись люди, идущие домой с работы, вставляющие ключи в двери, входящие в ярко освещенные дома. Меня уложили на заднее сиденье, и Верити укрыла меня клетчатым одеялом, а я вдохнула его запах и поняла, что оно пахнет Гарри. Я не смогла это выносить, поэтому отбросила его и дрожала всю дорогу до маминого дома.