— Да! Я в «Vogue-кафе»!… Полно народа!… Есть, естьсимпатичные. — Она подозрительно посмотрела на нас и заперлась вкабинке. — Давай, жду.

Лена беззвучно плакала.

— Принеси мой номерок со стола, — попросила онаменя, — я туда больше не пойду.

Я уехала с ней.

Он позвонил ей через час. Лена не взяла трубку. Она молчапокачала головой. Он позвонил еще раз.

— Наверное, прячется в писсуарной, — с отвращениемсказала Лена, допивая шестой вермут со льдом. — Я не хочу, чтобы мнеклялись в любви из писсуарной.

Ей понравилось это слово. За время, что мы с ней пили, онапроизнесла его еще несколько раз.

Думаю, что, когда она засыпала, писсуарная была тем местом,куда она послала своего жениха.

Я вытащила из кладовой чемодан с Машиными вещами. Аккуратноперебирала крохотные ползунки, чепчики и варежки-царапки. Вот эту джинсовуюкепку на три месяца мы купили с Сержем в Париже, когда я была еще беременна. Аэти смешные штанишки с гномами, из простого магазина, ей купила свекровь. Мыих, наверное, ни разу не надели. А сейчас они казались мне очаровательными.

— Ты что делаешь? — спросила Маша, с любопытствомзаглядывая в чемодан. Как и все дети, она была неравнодушна к своему прошлому.

— Так, смотрю… — неопределенно ответила я.

— Хочешь отдать кому-нибудь?

Меня всегда удивляла детская проницательность.

Я села на пол и обняла Машу.

«А ведь у нее есть брат, — подумала я, — и онанаверняка ему обрадуется».

Вещички были в основном розовые — их я откладывала всторону, выбирая те, что были другого цвета.

— Тебе розовые не нравятся? — спросила Маша, пытаясьнатянуть крохотную вязаную шапочку.

— Просто это для мальчика, — объяснила я. — Ты бы хотелабратика?

— Нет, — категорически заявила Маша.

— Вот и хорошо.

Я загрузила в машину ванночку, подогреватель для бутылок,стерилизатор, коляску, целый мешок сосок, электронные весы и детскую дорожнуюсумку. Аккуратной стопкой сложила в пакет вещи.

— Мы завтра поедем в клуб? — уточнила Маша.

— Конечно, — кивнула я.

Она помахала мне рукой и пошла в соседний дом, в гости ксвоей подружке.

У Светланы дома была ее мама. Она сидела на кухне, наединственной табуретке, и громко пила чай.

Я заглянула в кроватку. Сморщенное обезьянье личико невызывало у меня никаких эмоций. Трудно было представить, что из этого можетполучиться лицо Сержа.

— Правда, он прелесть? — умиленно спросила Светлана.

Я внимательно посмотрела ей в глаза. Похоже, что онадействительно так считала.

— Да, — я кинула — очень милый.

— Вылитый Сережа. Тебе не кажется?

Я думала, что ответить, когда из кухни раздался счастливыйголос Светланиной мамы:

— Светик! Здесь весы, о которых ты мечтала!

— Ой! — Светлана даже подпрыгнула. — Я ведь кормлю сама, мнеего взвешивать надо.

— Электронные! — кричала ее мама из кухни так, словно кухнанаходилась на первом этаже, а мы на пятом.

— Неужели и в те времена были электронные весы? — удивленноспросила меня Светлана.

Я почувствовала себя мамой мамонта.

— Мне их из-за границы привезли, — пробормотала я.

Они суетились над вещами, что-то сразу мыли, что-то стиралии совершенно забыли обо мне.

Ребенок просулся и заплакал.

Я взяла его на руки. Он показался мне легче, чем Машиныкуклы. Какое забытое чувство — новорожденный ребенок на руках.

Светлана взяла его у меня и приложила к груди. Фиолетовыйрасплывчатый сосок был размером с его лицо. Я вышла на кухню.

Светланина мама курила, стараясь выпускать дым в открытуюфорточку. У нее не получалось, и она гоняла его по кухне рукой.

Я представила себе Сержа в качестве ее зятя.

...Первым делом она бы бросила курить.

— Вот молодец девка, — сказала она, видимо, про свою дочь. —Все ведь сама: и деньги зарабатывает, и дите родила.

Она говорила с уважением, которого вряд ли можно было быдобиться от моей мамы в подобных обстоятельствах.

— А?! — произнесла она не то вопросительно, не тоутвердительно, и я испугалась, что она ждет одобрения от меня тоже. Светланинамама, наверное, считала меня одной из подружек своей дочери. — Квартирусейчас покупает, это ж какие деньги… — Бычок полетел в форточку. — Она и вдетстве такая была: надумает что, не отговорить. А жизнь-то вон какаятяжелая. — Она покосилась на меня, видимо ища и во мне признаки тяжелойжизни. Сочувственно вздохнула. — И мать, слава богу, не бросает.

Из комнаты донесся недовольный писк ребенка.

— Полюбила кого-то и родила. Сама. Вот такая любовь.Что ж теперь, что он умер…

— Погиб, — поправила я.

— Сереженька спит, — сказала Светлана, запахиваяхалат.

«Только не Сереженька! — хотела закричать я. — Уэтого имени нет ничего общего ни с этим ребенком, ни с этой кухней, ни с этимужасным халатом!»

— Ну, я поехала. — Я попрощалась и вышла.

Из машины набрала Лене:

— Ты как?

— Нормально.

— Он тебе звонил?

— Это неважно. Забудь о нем. Я забыла.

Она говорила серьезно и совсем чуть-чуть грустно. Я сразу ейповерила.

— Ну и правильно. Миллион других будет. Еще в очередьбудут выстраиваться!

— Да.

Мне позвонил брат моего водителя.

— Мы дали показания, — сообщил он, — охранаваша приехала.

— Отлично.

— В понедельник они получат ордер на его арест.

— Спасибо.

Я проснулась среди ночи. В левом боку была такая боль,словно туда засунули крюк и поворачивали. Я не могла встать. Я не могларазогнуться. Кое-как спустилась вниз, к аптечке. Выпила эффералган.

Через два часа выпила еще.

Я не могла ничего делать, только плакать.

Боль не отпускала.

Рассвело.

Я выпила всю пачку обезболивающего, значительно превысиврекомендуемое количество.

Я позвонила в справочную «Би Лайн».

— Как мне вызвать скорую?

Скорая была у них самих.