– Ни фига себе!

Кристина мягко улыбнулась и вытащила конверт.

– Дело давнее, мне было примерно стольколет, сколько тебе сейчас, в голове ветер гулял, а Глеб приехал из Москвы,столичный мальчик… Вот, смотри, здесь фото, мы снимались на память. Я его сразуузнала, он практически не изменился, те же волосы, только седые, фигурусохранил, не слишком и постарел. А здесь его письма ко мне и несколько записок.Он интеллигентный, воспитанный юноша, пару раз поздравил меня с днем рождения,а потом забыл о Кристине.

– Что же ты, бабуся, не сказала ему, чтождешь ребенка? – промямлила Анжелика.

Кристина мягко улыбнулась:

– Знаешь, детка, из браков, заключенных«по залету», ничего хорошего не получается. Глеб, как честный человек,обязательно бы женился на мне и велел бы переезжать в Москву, абсолютно чужойгород, я любила Ригу, мне хотелось провести в ней жизнь. Правда, сейчас в связисо всеми происшедшими событиями мое отношение к Латвии сильно изменилось, житьздесь русским стало практически невозможно, вот поэтому я рассказала тебе этуисторию. Собирайся, детка, в дорогу.

– Зачем?

– Поедешь в Москву, адрес Глеба у меняесть.

– Откуда?

– Муж тети Юты, моей подруги, работает вполиции, он раздобыл его координаты. Правда, телефона нет, позвонить я ему несмогу, но дам тебе с собой кучу документов: фотографии, его письма, копию моегопаспорта, свидетельство о рождении твоей мамы… Он поверит.

– А зачем мне к нему?

– В Латвии, радость моя, у тебя легкогопути не будет, – пояснила Кристина, – всегда сначала продвинут впередлатышку. Вот, медаль ты уже не получила, и с таким отношением будешь постоянносталкиваться, мы теперь на родине существа второго сорта. А Глеб, скорей всего,человек очень богатый, он поможет тебе пристроиться в Москве, езжай, внученька.

– Страшно очень!

Анжелика, робкая девочка, провела ночь безсна, но потом, поддавшись на уговоры бабушки, собрала чемодан и отправилась вдалекий, неведомый, казавшийся страшным город. Сначала она подала документы винститут, получила двойку и выбыла из игры. Понимая, что самой ей ничего недобиться, Анжелика явилась к деду.

Глеб Лукич поверил гостье. Да и как ему былоусомниться: фотографии, письма, документы. Естественно, Анжелика сообщилателефон бабушки. Ларионов мигом позвонил Кристине, переговорил с ней иторжественно объявил Анжелику своей внучкой.

– Он был страшно рад, – кривоулыбнулась Кара, – прямо сиял весь. Ввел ее в гостиную и заявил: «Прошулюбить и жаловать. Это Анжелика, я никогда не помогал своей дочери, вот теперьгосподь послал мне шанс, чтобы реабилитироваться. Садись, детка, ты у себядома». Вот так она тут оказалась.

Кара замолчала.

– Анжелика очень тихая, – решила яподтолкнуть рассказчицу.

Женщина поджала губы:

– В тихом омуте черти водятся. Она сомной за весь год десяти слов не сказала. Кивнет при встрече и прошмыгнет,словно тень, в свою комнату. Утром и днем она в институте, вечером готовится клекциям. Сейчас лето, каникулы, а она все зубрит без отдыха.

– Очень положительная девушка,старательная.

– Не знаю, – протянула Кара, –какая-то она странная, к ней даже Тина не привязывается.

– Помогите, – донеслось изстоловой, – помогите, умираю…

Мы с Карой, не говоря ни слова, ринулись сломяголову на зов.

Открывшаяся перед глазами картина пугала. Забольшим красиво накрытым столом, возле блюда с плюшками, сидела оравшаядурниной Роза Константиновна.

– Умираю, умираю, умираю!

Я увидела, что старуха, по крайней меревнешне, совершенно цела, и поинтересовалась:

– Где у вас болит?

Продолжая реветь, словно несущаяся сосломанными тормозами электричка, Роза Константиновна ткнула пальцем в сидящуюко мне спиной Галину Михайловну.

– О-о-о…

Быстро обогнув стол, мы с Карой взглянули надругую бабуську и чуть не лишились разума.

Галина Михайловна сидела абсолютно прямо,будто проглотила кол от изгороди. Глаза ее были выпучены, а на губах пузыриласькровавая пена.

– Мама, – кинулась к нейКара, – что с тобой?

Но я успела ухватить Карину за плечи.

– Не подходи к ней.

– Почему?

– Видишь пену?

– Да, конечно, ужасно, пусти, ей плохо.

– Это бешенство.

Роза Константиновна, судорожно взвизгнув,сползла со стула на ковер. Она явно пыталась, изобразив обморок, перетянутьодеяло на себя, но мы не поддались на провокацию, Галине Михайловне было плохопо-настоящему, без дураков.

– Бешенство? – отступила Кара.

– Да, пена изо рта бьет, и воду она непьет. Не дай бог, попадет на тебя слюна, ты тоже заболеешь!

Кара попятилась к двери и крикнула оттуда:

– Мама, возьми стакан с минералкой,глотни, легче станет.

Галину Михайловну перекорежило, и она даже непопыталась протянуть руки к «Боржоми».

– Вот видишь, – прошептала я, –ее от воды отворачивает.

Несчастная старуха тем временем схватиласалфетку, вытерла губы и, высунув наружу язык, стала тяжело дышать, словносмертельно больная собака.

Мы с Карой вжались в стену, а РозаКонстантиновна, кажется, и впрямь потеряла сознание от испуга, потому что языкГалины Михайловны выглядел как оживший кошмар из фильмов ужасов:темно-фиолетовый, в каких-то ярко-красных точках. Он напоминал язык чау-чау,но, поверьте, был намного более жутким, чем у этой собаки.

– Боже, – прохрипела Кара, –как поступить? Что делать?

– Не знаю, – пролепетала я. –Собак в таком случае пристреливают, чтобы не допустить распространенияинфекции.

– У нас нет ни винтовки, ниревольвера, – прошептала Карина.

Я уставилась на нее. Однако странная реакцияна больную маму! Тут до Кары дошло, какую глупость сказанула, и она взвизгнула:

– С ума сошла, да? Предлагаешьпристрелить мою маму?

– Ни в коем случае, просто я сказала прособак…

– Зачем?

– Ну…