Вот так-то — благодарю. Мальчик, это не запятнает твоюрепутацию! Нет, убери ее. Одной достаточно, чтобы завести мотор, вторая можеттолько все испортить.

Ну что ж, продолжим.

Девятнадцатого вечером я легла спать в ужасно нервномнапряжении, потому что по радио сообщили, что, возможно, завтра будет дождь. Ятак была увлечена разработкой планов, что даже не подумала о возможностидождливой погоды. Ложась спать, я опасалась, что прокручусь всю ночь, но потомподумала: «Нет, Долорес, ты ничего не сможешь поделать с погодой. Но ты знаешь,что сделаешь это с ним, даже если этот чертов дождь будет лить весь день. Тызашла слишком далеко, чтобы отступить теперь». И я действительно знала это,поэтому, закрыв глаза, я выключилась, как лампочка.

В субботу — двадцатого июля 1963 года — было жарко, душно иоблачно. По радио сообщили, что днем, вероятно, дождя не будет, лишь к вечеруожидалась гроза, но весь день на небосклоне громоздились тучи, и шансы ужителей побережья увидеть затмение были пятьдесят на пятьдесят.

Я чувствовала себя так, будто огромная гора свалилась с моихплеч, и когда я пошла к Вере помочь ей устроить буфет, мой ум был спокоен, авсе мои заботы и волнения оставили меня. Неважно, что на небе были облака;неважно было, если даже будет накрапывать дождь. Пока не польет как из ведра,множество людей не уйдут с крыши отеля, а гости Веры вообще будут внедосягаемости, надеясь, что в облаках образуется прорыв, и они все же смогутувидеть то, что уже не повторится в их жизни… в любом случае не в штате Мэн. Выже знаете, что надежда — огромная сила в человеческой натуре; никто лучше меняне знает этого.

Насколько я помню, в пятницу вечером в доме Верыостановилось восемнадцать гостей, но в субботу утром их было уже гораздо больше— человек тридцать или сорок, я затрудняюсь сказать точно. Остальные, желающиепоехать с ней на пароме (большинство из них были местными жителями), собиралисьна причале около часа дня, а около двух старенькая «Принцесса» должна былаотчалить. Ко времени начала затмения — где-то около четырех тридцати — первыедва или три бочонка с пивом будут уже пусты.

Я ожидала увидеть Веру вконец изнервничавшейся и готовойвыскочить из собственной шкуры, но иногда мне казалось, что эта женщина никогдане устанет удивлять меня. На ней было надето нечто вздымающееся, красно-белое,больше напоминающее пелерину, чем платье, волосы она собрала назад, связав их вконский хвост, вряд ли напоминающий пятидесятидолларовую прическу, которую онаделала в те годы.

Она сновала вокруг длинного стола, установленного в саду налужайке, шутила и смеялась со своими гостями — большинство из них прибыли изБалтимора, судя по их виду и произношению, — но все равно Вера была не такой,как в дни, предшествующие затмению. Помните, как я рассказывала вам, что онаносилась, как реактивный самолет? В день же солнечного затмения Вера былапохожа на бабочку, порхающую среди множества цветов, да и смех ее не был стольуж напористым и вызывающе громким.

Она увидела меня, несущую поднос с закусками, и поспешила комне дать указания, но шла она не так, как в последние несколько дней — как будтособиралась побежать, — на лице ее застыла улыбка. Я подумала: «Она счастлива —вот и вся причина. Она смирилась с тем, что дети не приедут, и решила, что всеравно будет счастлива». Это была бы так… если не знать ее достаточно хорошо ине знать, как редко такая штучка, как Вера Донован, бывает счастлива и весела.Знаешь, что я скажу тебе, Энди, — я знала ее после этого еще тридцать лет и недумаю, что когда-нибудь видела ее по-настоящему счастливой. Довольной — да,умиротворенной — да, но счастливой? Сияющей и счастливой, порхающей, какбабочка над лугом с прекрасными цветами в жаркий солнечный денек? Нет, вряд ли.

— Долорес! — крикнула она. — Долорес Клейборн!

Только намного позже до меня дошло, что Вера назвала меня помоей девичьей фамилии, хотя Джо еще был в полном здравии в то утро; никогдапрежде она не называла меня так. Когда до меня дошло, я вся задрожала с головыдо пят.

— Доброе утро. Вера, — приветствовала я ее. — Жаль, чтосегодня такой пасмурный день.

Она взглянула на небо, затянутое низкими, набрякшими дождемоблаками, и улыбнулась.

— В три часа засияет солнце, — ответила она.

— Ты говоришь это так, будто все подчиняется твоимприказаниям, — сказала я.

Конечно, я шутила, но Вера серьезно сказала:

— Да, именно так. А теперь сбегай в кухню, Долорес, ипосмотри, почему этот болван слуга до сих пор не принес нам кофе.

Я отправилась выполнять ее приказ, но не успела сделать ичетырех шагов, как Вера снова окликнула меня — ну точно как в тот день, когдасказала, что иногда женщина должна быть сукой, чтобы выжить. Я обернулась,решив, что она собирается повторить то же самое. Однако она не сделала этого.Она стояла в своем красно-белом балахоне, уперев руки в бока, с хвостом волос,перекинутым на плечо, и выглядела не старше двадцати одного в нежном утреннемсвете.

— Солнце к трем, Долорес! — звонко крикнула она. — Вотувидишь, что я была права.

Завтрак закончился в одиннадцать, а к полудню в кухнеостались только я и мои помощницы; поставщик продуктов и его люди отправилисьна «Принцессу», чтобы подготовить все ко второму действию. Сама же Вера с тремяили четырьмя оставшимися гостями поехала к причалу на стареньком «форде» вчетверть первого. Я занималась уборкой до часа дня, а потом сказала ДжейлЛавески, бывшей в то время моей правой рукой, что у меня раскалывается голова иболит желудок, а так как в основном мы все убрали, то я пойду домой пораньше.Уходя, я наткнулась на Карин Айландер, она обняла и поблагодарила меня. И сноварасплакалась.

— Я не знаю, что тебе наговорили, Карин, — сказала я, — нотебе не за что благодарить меня. Я ничего не сказала такого.

— Никто ничего не говорил мне, — ответила она, — но я знаю,что это вы, миссис Сент-Джордж. Никто больше не осмелился бы заговорить с этимразъяренным драконом.

Я поцеловала ее в щечку и уверила, что ей не о чембеспокоиться, пока она не разобьет еще одну тарелку. Затем я отправилась домой.

Я помню все, что случилось, Энди, — все, — но с тогомомента, когда я вступила с подъездной дорожки у дома Веры на Сентрал-драйв, япомню все как во сне, правда, как в самом ярком и четком сне, когда-либовиденном мною в жизни. Я все время думала: «Я иду домой, чтобы убить своегомужа, я иду домой убить собственного мужа», — как бы вбивая эти слова себе вголову, как вбивают гвозди в доску. Но, оглядываясь назад, мне кажется, что этамысль всегда жила в моей голове. И только мое сердце не могло понять этого.

Было где-то час пятнадцать, когда я подошла к деревне. Дозатмения оставалось еще добрых три часа, улицы были пусты. В голову мне пришламысль о городишке в южной части штата, где, как говорят, никто не живет. Затемя посмотрела на крышу Харборсайд-отеля и поразилась еще сильнее. Больше сотнилюдей уже собрались там, прогуливаясь по крыше и изучая небо, как фермер вовремя сбора урожая. Взглянув вниз на пристань, я увидела «Принцессу» соспущенным трапом и палубой, набитой людьми. Они прогуливались, держа в рукахбокалы с коктейлем, наслаждаясь вечеринкой на открытом воздухе. Да и всяпристань кишмя кишела людьми, к тому же в море было около пятисот лодочек —больше, чем я когда-либо видела за один раз, — готовых к отплытию. Все безисключения, были ли они на крыше, на причале или на палубе «Принцессы», наделисветозащитные очки либо держали в руках закопченные стекла или коробочки сотражателями. Никогда ни до, ни после этого ничего подобного не было наострове, и даже если бы я не задумала то, что задумала, мне кажется, все равноэто показалось бы мне сном.