Однако и я не переставала орудовать вилкой в своей тарелке исъела все до последней крошки, к тому же выпила еще бутылочку пепси. Несколькораз мне приходила в голову мысль: все ли палачи едят с аппетитом в тот день,когда им приходится выполнять свою работу? Человеческий ум иногда доходит досмешного, особенно когда человек нервничает по поводу какого-либо дела.

Солнце пробилось сквозь тучи как раз в тот момент, когда мызаканчивали обедать. Я вспомнила сказанное Верой утром, взглянула на часы иулыбнулась. Было три часа, минута в минуту. Как раз в это время Дейв Пеллетьер— в те дни он развозил почту на острове — проехал обратно в городок, оставляяпозади себя длинный шлейф пыли, и до самых сумерек мимо нашего дома не проехалобольше ни одной машины.

Поставив на поднос пустые тарелки и бутылочку из-под пепси,я уже собиралась встать, но тут Джо сделал то, чего не делал уже многие годы:положил руку мне на шею и поцеловал. Мне стало очень хорошо; от него разилоспиртным, луком и салями, у него отросла трехдневная щетина, но все же это былпоцелуй, в котором не чувствовалось ни издевки, ни насмешки. Это был такойприятный поцелуй, что я даже не могла вспомнить, когда же он целовал меня воттак. Закрыв глаза, я позволила ему поцеловать себя. Я отлично помню это —закрыв глаза, я чувствовала его губы на своих, а солнце — на лбу. И то и другоебыло теплым и приятным.

— Все было не так уж и плохо, Долорес, — произнес он —наивысшая похвала, на которую был способен Джо.

И в эту секунду я заколебалась — я вовсе не собираюсь здесьчто-нибудь приукрашивать. В это мгновение я увидела не того Джо, которыйпротягивал руки к Селене, а того, в классной комнате в 1945 году, — как ясмотрела на него и желала, чтобы он поцеловал меня именно так, как сейчас; какя думала: «Если он поцелует меня, то я приподнимусь на цыпочки и прикоснусь кего лбу, пока он будет целовать меня… проверю, такой ли гладкий у него лоб,каким выглядит».

Я подняла руки, чтобы прикоснуться к нему — совсем так, какмечтала об этом когда-то, еще совсем зеленой девчонкой, и в ту минуту, когда яделала это, мой внутренний глаз раскрылся шире, чем когда-либо. Он увидел, какДжо будет вести себя дальше, если я позволю ему это, — он не только добьется отСелены того, чего хочет, и не только растратит все украденные у собственныхдетей деньги, но и будет воздействовать на них; унижать Джо-младшего за хорошиеоценки и любовь к истории, одобрительно хлопать Малыша Пита по спине, когда тотбудет обзывать кого-нибудь ублюдком или говорить своему однокласснику, что тотленив, как негр; влиять на них; постоянно влиять на них. И он будет делать это,пока они не сломаются или не станут испорченными, если я позволю ему, а в концеконцов он умрет и оставит нас ни с чем, только со счетами и ямой, чтобыпохоронить его.

Ну что ж, у меня есть для него яма, и не шести, а тридцатифутов в глубину, к тому же выложенная камнем, а не грязью. Я припасла для негояму, и один-единственный поцелуй после трех, а может быть, и пяти лет ничего недолжен изменить. Как и прикосновение к его лбу, что и было, в общем-то,основной причиной всех моих проблем… но я все равно прикоснулась к нему;провела по лбу пальцем, вспоминая, как он целовал меня около бара, покаджаз-бэнд наигрывал «Серенаду лунного света», и как я вдыхала запах одеколонаего отца, исходивший от его щек, пока он целовал меня.

А потом я взяла себя в руки.

— Я рада, — ответила я, снова берясь за поднос. — Почему бытебе не проверить коробочки с отражателями и остальные причиндалы длясолнечного затмения, пока я отнесу эти тарелки в кухню?

— Я и пальцем не прикоснусь к тому, что дала тебе эта стараяведьма, — сказал Джо, — к тому же мне нет никакого дела до этого чертовазатмения. Я и раньше видел темноту. Это происходит каждую ночь.

— Ладно, — ответила я. — Как хочешь.

А когда я подходила к двери, Джо сказал:

— Может быть, попозже мы сможем потешить чертей, Ди?

— Возможно, — произнесла я, все время думая, что чертей-тоуж будет вполне достаточно. Еще до наступления вторых сумерек за этот день ДжоСент-Джордж повстречает столько чертей, сколько ему не привиделось бы и в самомстрашном сне.

Я продолжала наблюдать за ним, пока мыла посуду. Многие годыв постели он только и делал, что спал, храпел и освобождался от газов, и ядумаю, что он знал так же хорошо, как и я, что причиной этому было пьянство, ане только мое подурневшее лицо… может быть, именно пьянство. Я испугалась, чтожелание тряхнуть стариной заставит его закрутить колпачок «Джонни Уокера», ноудача была на моей стороне. Для Джо траханье (извини за грубость, Нэнси) быловсего лишь фантазией, воображением. Бутылка была намного реальнее. Бутылкастояла здесь, на столе, стоило лишь протянуть к ней руку. Джо вытащил из сумкиодно из стекол для наблюдения за затмением и, взявшись за его ручку,поворачивал то так, то сяк, щурясь сквозь него на солнце. Он напомнил мнекартинку, увиденную по телевизору, — шимпанзе, пытающееся включить радио. ЗатемДжо отложил стекло в сторону и налил себе новую порцию.

Когда я снова появилась на веранде с шитьем в корзинке, тоувидела, что он уже доходит до кондиции. Но он все же зорко посмотрел на меня,пытаясь понять, не собираюсь ли я зацепить его.

— Не обращай на меня внимания, — сладенько проворковала я. —Я просто посижу здесь и подожду, когда начнется затмение. Хорошо, чтопоказалось солнце, правда?

— Господи, Долорес, ты, наверное, думаешь, что у менясегодня день рождения, — произнес Джо. Голос у него был приглушенный, как быподбитый мехом.

— Ну, что-то вроде этого, — ответила я и начала лататьстаренькие джинсы Малыша Пита.

Следующие полчаса тянулись так же долго, как в то время,когда я была еще совсем маленькой девочкой, когда тетушка Клорис пообещалазайти за мной и повести меня впервые в жизни в кино. Я долатала джинсы МалышаПита, поставила заплаты на брюки Джо-младшего (даже тогда он не носил джинсы —мне кажется, часть его уже в те дни решила, что он станет политиком, когдавырастет) и подрубила юбочку Селены. Последнее, что я сделала, — пришилапуговицы на ширинке брюк Джо. Брюки были старые, но носить их все-таки еще быломожно. Я помню, как у меня промелькнула мысль, что в них его можно будет ипохоронить.

И тут, когда я так подумала, совершенно неожиданно язаметила, что свет на моих руках немного потускнел.

— Долорес? — произнес Джо. — Мне кажется, это именно то,чего ты и все эти остальные дураки так ждали.

— Ага, — пробормотала я. — Я тоже так думаю. — Дворик,обычно ярко-желтый в жарких лучах послеполуденного июльского солнца, окрасилсяв блекло-розовые тона, а тень, отбрасываемая домом на подъездную дорожку,как-то истончилась — такой странной тени я никогда не видела ни до, ни после.