Сокр. Которое же из них называешь ты самым прекрасным?

Пол. Из чего именно?

Сокр. Из барышнического, врачебного и судебного.

Пол. Судебное, Сократ, много выше.

Сокр. А если оно – самое прекрасное, то не потому ли опять, что доставляет либо удовольствие, либо пользу, либо то и другое?

Пол. Да.

Сокр. Приятно ли лечиться? И врачуемые радуются ли?

Пол. Мне кажется, нет.

Сокр. Но полезно. Не так ли?

Пол. Да.

Сокр. Потому что человек избавляется от великого зла, так что ему выгодно переносить страдание и возвратить здоровье.

Пол. Как не выгодно!

Сокр. Однако ж этого ли человека – врачуемого в отношении к телу – должно почитать самым счастливым или того, кто вовсе не хворал?

Пол. Очевидно: того, кто вовсе не хворал.

Сокр. Ведь счастье состоит, вероятно, не в том, чтобы избавиться от зла, а в том, чтобы вовсе не иметь его?

Пол. Конечно так.

Сокр. Что ж? Из двух человек, носящих зло – в теле ли то, или в душе, – который несчастнее: врачующийся и избавляющийся от зла или неврачующийся и имеющий его?

Пол. Явно, что неврачующийся.

Сокр. Но быть наказываемым не значило ли у нас освобождаться от величайшего зла – от злокачественности?

Пол. Значило.

Сокр. Ведь наказание, вероятно, благорассудительно – делает людей более справедливыми и бывает врачевством злокачественности.

Пол. Да.

Сокр. Поэтому-то человек самый счастливый – тот, у кого в душе нет зла, ибо душевное зло признали мы величайшим из зол.

Пол. Очевидно.

Сокр. А на второй степени будет стоять, вероятно, избавляющийся.

Пол. Должно быть.

Сокр. Но избавляется тот, кто принимает внушения, укоризны и наказание.

Пол. Да.

Сокр. Стало быть, самую несчастную жизнь проводит человек, когда он несправедлив и не избавляется от этого зла.

Пол. Явно.

Сокр. А это – не тот ли, кто, нанося величайшие обиды и совершая величайшие несправедливости, поставил себя в такое положение, что не подвергается ни внушениям, ни взысканию, ни наказанию? Это не такой ли человек, каким ты почитаешь Архелая и прочих тиранов – риторов и властелинов?

Пол. Вероятно.

Сокр. Ведь дошедшие до этого состояния почти таковы, почтеннейший, каков в своем состоянии человек, одержимый величайшими болезнями. Он не расположен рассчитываться пред врачом за телесные свои грехи, не расположен лечиться, боясь, подобно дитяти, что его будут жечь, резать, что это будет больно. Не кажется ли и тебе так?

Пол. Да, и мне.

Сокр. Должно быть, он не знает, что такое здоровье и сила тела. Судя по допущенным нами теперь положениям, едва ли не то же, Полос, делают и избегающие наказания: они смотрят на скорбную его сторону, а в отношении к полезной – слепы; они не знают, насколько хуже болезненного тела жить с душой, не пользующейся здравием, но испорченной, несправедливой и нечестивой. Поэтому они все делают, чтобы не получить наказания и не избавиться от величайшего зла: для этого приготовляют и деньги, и друзей, и способность как можно убедительнее говорить. Но если все допущенное нами справедливо, то догадываешься ли, Полос, что следует из наших слов? Не хочешь ли, выведем эти следствия?

Пол. Если самому тебе не иначе кажется.

Сокр. Так следует ли, что быть несправедливым и наносить обиды есть величайшее зло?

Пол. Это-то явно.

Сокр. И что принять наказание есть средство избавиться от этого зла?

Пол. Едва ли не так.

Сокр. А непринятие наказания будет упорство в зле?

Пол. Да.

Сокр. Стало быть, нанесение обид, по великости, занимает второе место в ряду зол; а наносить обиды и не получать наказания – есть зло первое и из всех самое великое.

Пол. Вероятно.

Сокр. Но не в том ли, друг мой, состоял спор наш, что Архелая, поколику он наносит величайшие обиды и не получает никакого наказания, ты называл счастливцем, а я, напротив, утверждал, что и Архелай, и всякий другой человек, как скоро он, нанося обиды, не наказывается, по этому самому должен быть несчастнее прочих, и что вообще наносящий обиды несчастнее обижаемого, а ненаказываемый – несчастнее наказываемого? Не это ли говорил я?

Пол. Да.

Сокр. Так не доказано ли, что я говорил правду?

Пол. Явно, что доказано.

Сокр. Пускай. Но если это справедливо, Полос, то в чем будет состоять великая польза риторики363? Ведь по силе допущенных нами теперь положений, всякий должен оберегать сам себя, чтобы не нанести обиды и не причинить себе порядочного зла. Не так ли?

Пол. Конечно.

Сокр. А если уж обидел кто-нибудь либо сам, либо другой, пользующийся его попечением, то по собственной воле должен идти туда, где может в скорейшем времени получить наказание, то есть спешить к судье, как к врачу, чтобы болезнь несправедливости, застарев, не покрыла души язвами, не сделала ее неисцелимою. Так ли скажем мы, Полос, если прежде допущенное нами остается в своей силе? С принятыми положениями не необходимо ли согласуется это, а не иное?

Пол. Что же более сказать, Сократ?

Сокр. Следовательно, для защищения несправедливости, сделанной либо кем самим, либо его родителями, друзьями, детьми, отечеством, риторика нам, Полос, нисколько не полезна. Вот разве кто составил бы о ней понятие, противное тому: что она должна обвинять его самого, потом его родных, либо кого из друзей, когда бы кто из них совершал несправедливости; что ее обязанность – не скрывать неправд, а выводить их наружу, чтобы человек несправедливый был наказан и получил исцеление; что по ее принуждению и сам он, и другие должны не робеть, но с закрытыми глазами, как бы вверяя себя врачу для вырезывания раны, мужественно стремиться к доброму и прекрасному, а не рассчитывать боли. То есть если обидчик заслужил побои, пусть представит себя для побоев, если оковы – для оков, если штраф – для штрафа, если ссылку – для ссылки, если смерть – для смерти. Пусть прежде всего будет он обвинителем самого себя и, кроме того, своих родственников, и в этом случае воспользуется риторикой, чтобы, обнаружив сделанные неправды, избавиться от величайшего зла – несправедливости. Скажем ли так, Полос, или не скажем?

Пол. Странными право, Сократ, кажутся мне слова твои, хотя с прежними они, может быть, у тебя и согласны!

Сокр. Так не должно ли нам либо от тех отказаться, либо по необходимости согласиться на последние?

Пол. Да, дело-то именно таково.

Сокр. И напротив, кто принял направление обратное и должен сделать зло либо врагу, либо кому другому – лишь бы только враг-то не нанес обиды ему самому, – этого надобно опасаться; тот, как скоро врагом нанесена кому обида, спешит всячески – словами и делами – наклонить обстоятельства к тому, чтобы обидчик не подпал под наказание и не пошел к судье, а когда пошел, будет придумывать средства, как бы ему уйти и остаться ненаказанным. Пусть бы, например, враг похитил много золота и не возвратил его, но, владея им, несправедливо и безбожно истратил его для себя и для своих; пусть бы также своими обидами заслужил он смерть – желающий сделать ему зло позаботится, чтобы он не умер и даже чтобы никогда не умер, но с дурными своими поступками остался бессмертным; а если не то – чтобы в таком состоянии прожил, по крайней мере, как можно долее. Вот для чего, Полос, риторика кажется мне полезною; а человеку, не намеревающемуся обижать, по моему мнению, не велика от ней польза, если даже и есть какая-нибудь. По крайней мере, из прежних наших рассуждений не открылось никакой.

Калл. Скажи мне, Херефон, серьезно говорит это Сократ или шутит?

Хереф. Кажется, чрезвычайно серьезно, Калликл. Впрочем, весьма хорошо было бы спросить его самого364.

Калл. Клянусь богами, я спрошу. Скажи мне, Сократ, как нам понимать твои слова: в смысле речи серьезной или шуточной? Если ты говоришь не шутя и то, что говоришь, истинно, то человеческая жизнь не будет ли у нас навыворот, и мы, как видно, все делаем вопреки тому, что должны делать?

Сокр. Калликл, если бы люди не имели свойства общего, которое у одних обнаруживается так, у других – иначе, но каждый обладал своим частным, отличным от свойств, принадлежащих прочим людям, то нелегко было бы показать другому собственное его свойство. Говорю это, поколику