Существует еще один прием, связанный с местоимениями и заключающийся в том, что местоимение, соотносящееся с адептом, ставится рядом с местоимением, соотносящимся с божеством, вопреки нейтральному порядку слов. Например, в гимне Индре IV, 20, 3: imam yarnäm tvâm asmâkam indra ] purô dâdhat sanisyasi krâtum nah. — «Если этой жертве нашей ты дашь преимущество, ты удовлетворишь наш замысел» или в гимне Митре-Варуне V, 64, 6: yuväm по yésu varurta | ksatrâm brhâc ca bibhrthâh | uru no vüjasâtaye krtâm rayé svastâye. — «Вы нам, среди которых, (о Митра и) Варуна вы высоко держите власть, создайте нам широкий путь к захвату добычи, к богатству, к счастью!».

В глаголе «грамматика поэзии» наиболее ярко проявляется в особенностях употребления категорий времени и наклонения. Известно, что в РВ в целом модальные формы заметно преобладают над формами изъявительного наклонения, и это объясняется прежде всего жанром текстов — просьбы к богам и пожелания занимают в хвалебных гимнах большое место. К тому же усиление категории наклонения за счет категории времени поддерживается и чисто грамматическими причинами: модальные формы, образованные от основ разных времен, не различают значения времени. Когда же авторы гимнов от просьб и пожеланий переходят к повествованию о мифических событиях, то в древней части РВ, как уже об этом говорилось, они постоянно прибегают к такому стилистическому приему как использование инъюнктива[268], который по своему значению вступает в противоречие со всей системой времен и наклонений, поскольку в зависимости от контекста он может приобретать значение любого из них[269]. Исконное значение инъюнктива, по К. Хофману[270], было меморативным, т. е. это было просто упоминание действия, а не его характеристика в категориях вида, времени и наклонения.

В качестве примера можно привести гимн к Индре I, 174, в десяти стихах которого не встречается ни одной формы изъявительного наклонения-. Время, в котором происходят упоминаемые мифические события, неясно. Подвиги Индры, о которых известно, что они некогда были совершены этим воинственным богом, представлены в инъюнктиве, например, стих 2: dâno viça indra mrdhraväcah / saptä yât pürah çârma çaradïr dart / rnor apô anavadyàrnâ / yune vrtrâm purukütsäya randhïh. — «Ты подавил, О Индра, злоречивые племена, когда разбил семь осенних крепостей, (их) убежище; Ты пустил течь воды потоками, о безупречный. Ты отдал Вритру во власть юному Пурукутсе (в переводе инъюнктивы передаются формами прошедшего времени). В стихе 8 о них говорится: sânâ tà ta îndra. — «Это, о Индра, твои древние (деяния)». И наряду с призывами сокрушить новых, теперешний врагов Индру призывают совершить те самые прежние героические деяния, например, стих 5: prâ süraç cakrâm vrhatâd abhtke. — «Сорви в решающий момент колесо солнца!» Все это подтверждает предположение о циклическом характере времени в РВ и о повторяемости мифологических событий по истечении определенного цикла.

На синтаксическом уровне используются все возможности, предоставляемые морфологическим строем языка, для создания впечатления некоторой неопределенности, неоднозначности, суггестивности[271].

Для ведийского языка характерна система флексий и формообразующих суффиксов, особенно богатых в области глагола. Вследствие этогп любая глагольная форма несет о себе полную информацию и является самодостаточной, а порядок слов может быть не особенно строгим. Личной формы глагола достаточно для образования предложения, а подлежащего в им. пад., если оно выражено местоимением, может и не быть, например, hanti «он убивает», ghnanti «они убивают», где подлежащее ясно из личного окончания глагола. В этой ситуации им. пад. при глаголе может выражать не подлежащее, а определение или приложение к нему (так называемый «подвешенный» им. пад.), причем формального критерия для выяснения значения им. пад. нет. Например: kâsmai sasruh, sudâse ânv äpäyah (V, 53,

2) — «За каким щедрым человеком устремились они как союзники?» (формально возможно также: «За каким щедрым человеком устремились союзники?»). При таком не выраженном специально подлежащем могут быть определения и приложения, например: vrsä tvä vrsanam huve (V, 40,

3) — «Бык, (я) зову тебя, быка». Эти определения и приложения к подлежащему по смыслу могут относиться к сфере сказуемого, как, например: jîva jyôtir açïmahi (VII, 32, 26) — «Живые, (мы) хотим достигнуть света», т. е. «Мы хотим достигнуть света, пока мы живы». Толкование подобных предложений зависит исключительно от контекста.

Приведенные примеры иллюстрируют общую тенденцию, на которую указал в свое время Рену[272], заключающуюся в том, что предложение в РВ строится по принципу приложений. «Подвешенные» падежи дают возможность неоднозначного понимания текста и для правильного актуального членения текста приходится опираться или на широкие мифологические реалии, или на средневековую традицию толкования (далеко не всегда надежную). Классическим примером такого рода является первый стих гимна Агни, открывающего все собрание:

agnîm ile purôhitam

yajnâsya devant rtvîjam

hôtâram ratnadhâtamam (I, 1, 1).

«Агни призываю я (как) поставленного во главе, (как) бога жертвы, жреца, (как) хотара, приносящего самые большие сокровища». Объективного критерия для правильного синтаксического членения этого текста нет, и переводчик РВ на немецкий язык К. Ф. Гельднер в комментарии обсуждает вопрос о том, образуют ли слова purôhitam—rtvîjam—hôtâram одно понятие или нет[273].

Такого рода цепочки определений и приложений к одному имени существительному, представляющие собой частный случай ритмических повторов — черта, весьма характерная для РВ, — использовались авторами гимнов для ослабления однозначных синтаксических связей между членами предложения, что в свою очередь отражало некоторую текучесть содержания.

В гимнах РВ ведется сложная игра определениями-эпитетами богов[274]. В ряде случаев происходит переключение функций языка, и часть эпитетов переводятся из описательной функции в апеллятивную, т. е. в лингвистических терминах происходит чередование им. падежа и звательной формы. Понять «сообщение», передаваемое в такой форме, можно только, исходя из ситуации коммуникации между адептом и божеством. Например, в гимне Индре: asmabhyam daddhi puruhüta räyah (IV, 20, 7) — «Нам дай богатства, о многопризываемый (=нам (а не другим) дай богатства, потому что это мы много призываем тебя); или в гимне Агни: yâjasva hotar isitô yâjlyân. (VI, 11, 1) — «Приноси жертвы, о хотар, приглашенный, жертвующий лучше других..!» (= приноси жертвы, приглашенный как хотар и т. д.), где употребляется предикативная звательная форма.

Определения, выраженные причастиями, имеющими при себе зависимые от них слова, т. е. причастные обороты, интерпретируются тоже в зависимости от контекста. Значение этих оборотов может быть аналогично придаточным времени, уступительным, причинным и т. д. или просто «сопровождающим» придаточным, по выражению Рену[275].

Ср., например, такие обороты