спокойнее — с утра он видел только испуг и слезы на ее лице. Когда же она начала показывать девочке рукой на их машину, Ураев поднялся со скамеечки, и очень спокойным шагом направился туда же.

Когда Люба привела девочку, Ураев уже сидел за рулем и наблюдал в боковые окна за взрослыми на детской площадке. Никто из них не встал и не показался ему чем-либо встревоженным. Задняя дверь машины была им уже открыта, Люба впустила девочку и села рядом. Ураев еще раз оглядел детскую площадку и тронулся.

— Тебя как зовут? — спросил Ураев, когда они немного отъехали.

— Леночка.

— Вот и познакомились. Сейчас мы остановимся у магазина, накупим с тобой шоколадок, пирожных, конфет. Какие твои самые любимые?

— Не знаю. Всякие, А где моя мама?

— Мы едем к твоей маме, будем с ней пить чай с пирожными и конфетами. Как папа зовет твою маму?

— У меня нет папы.

Они остановились у магазина, и Ураев вышел. Когда он вернулся с двумя свертками, в машине было тихо. Девочка глядела в окно, Люба невидящими глазами смотрела куда-то перед собой. Чтобы разогнать гнетущую тишину, Ураев включил радиоприемник и нашел музыку.

— Сейчас мы поедем на дачу, и там нас ждет твоя мама. Ее сегодня рано отпустили с работы.

— Из школы?

— Да, мы с ней вместе работаем. Сегодня у нас будет праздник. Будет весело, тебе понравится. Скоро приедем, это недалеко. Ты знаешь, что еще я купил для тебя? Куклу. Держи. Тетя вынет ее сейчас из коробки.

Через час они въехали в ворота дачи. В доме было прохладно, и Ураев включил сразу все электронагреватели.

— А где моя мама? — спросила девочка и начала всхлипывать.

— Она опаздывает, мы начнем кушать торт без нее, и она как раз приедет.

Он тихо и раздраженно сказал Любе:

— Поиграй с ней!

— Не могу.

Ураев включил старенький телевизор, нашел что-то детское, и усадил девочку в кресло.

— Поставь чайник, собери на стол, не будь такой мегерой!

Люба непослушными, как будто ватными руками занялась хозяйством. Когда доставала из колодца воду, заглянула вниз, в глубокую холодную темень. На несколько мгновений задержала там взгляд, вздрогнула и отпрянула. Принесла полное ведро, поставила чайник на электроплитку, накрыла скатертью стол.

По телевизору шли забавные для девочки мультики, она оживилась, чему-то радовалась, смеялась, хлопала в ладоши. Ураев подсел к ней рядом, обнял за плечи, прикладывал к ее волосам лицо, как будто вдыхая ее запах. Потом он начал ее гладить, сначала волосы, затем тоненькую шейку, спину, легко обнял за талию. За столом Ураев усадил девочку рядом с собой, угощал, смешил, и та заливалась счастливым смехом. Люба следила за ними краем глаза, и думала, ужасаясь, — кто перед ней? Счастливый папочка с дочкой или страшный сумасшедший человек, который ее убьет через час в этой же комнате? Даже понимая и зная, чем это неминуемо закончится, у нее в груди не угасала надежда, что все обойдется, он не мог так искренне радоваться этому ребенку, если бы в нем не оставалось хоть немного человеческого, доброго, такого, как у всех людей. Ведь в нем есть хорошее, но скрытое и несчастное, недаром она его полюбила, она не могла ошибиться в своих чувствах, она его любит, по-настоящему, как никогда и никого не любила. Если бы эта девочка — только бы представить такое чудо! — была их ребенком, как бы они были счастливы, как бы у них все хорошо сложилось, как бы она заботилась о них, как любила! Она ведь так всегда хотела свою семью, сидеть вот так же втроем или вчетвером за чайным столом и так же беззаботно смеяться, как эти двое…

В комнате было уже жарко от нагревателей. Ураев разделся до футболки и стал расстегивать кофточку у девочки.

— Давай это снимем, Леночка, стало так жарко!

— А где моя мама?

— Твоя мама позвонила сейчас по телефону, просила тебе передать, что ее в школе опять задержали. И чтобы ты после чая легла в постельку, как всегда. А проснешься — она уже с нами. Ну, давай баиньки на часок, давай?

У Любы после этих слов внутри похолодело. Она пристально всмотрелась в радостное лицо Ураева, силясь понять, что он задумал. Было ведь еще совсем светло, неужели он начнет с девочкой делать что-то прямо сейчас, в этой единственной в доме жилой комнате, при ней, совершенно не беспокоясь, как она сможет это видеть и слышать, а потом и жить с ним, как будто этого никогда не случилось. Что со мной происходит! Как я до этого дожила!

— Люба, ты нам постелешь кроватку? Мы так хотим спатеньки.

— Я не хочу спать. Я хочу к маме. Где моя мама? — и девочка тихо всхлипнула.

Люба молча начала стелить широкую кровать. Она уже ни о чем не думала, не надеялась, не ждала. Хотелось скорее уйти, убежать отсюда как можно дальше, никогда больше не видеть ни его, ни этой дачи со свежими могилами у забора, ничего не знать, и все навсегда забыть.

Ураев поднял девочку на руки и уложил в кровать, но та продолжала всхлипывать, размазывать по лицу слезы и крем от торта. Когда Люба постелила простыни, положила подушки и одеяла, отошла и остановилась, не зная, что ей после этого делать, Ураев очень тихо ей сказал:

— Постели еще сверху полиэтиленовую пленку, как в прошлый раз.

Люба очень медленно и аккуратно постелила пленку, разгладила ее ладонями, отошла от постели, повернулась и в последний раз взглянула на девочку.

— Ты не хочешь поиграть с нами в постели? — спросил ее Ураев еще тише, сидя уже на кровати и снимая брюки.

Люба не ответила. Она вышла из комнаты в сени, потом на крыльцо, опустилась на ступени, но посидела тут недолго. Вернулась обратно в сени и подошла к лестнице на чердак. В детстве она часто лазила туда играть, а когда повзрослела, помогала матери и поднималась на чердак с тазом мокрого белья, потом развешивала его там на веревках.

Она взглянула вверх, в проем на потолке, и, как будто решившись на что-то, быстро забралась туда по шаткой лесенке. Все тут было ей знакомо с детства, но теперь захламлено старыми вещами и очень пыльно. С толстой поперечной балки свисали никому теперь не нужные и потемневшие от сырости бельевые веревки. Люба распутала две самые длинные, отцепила бельевые прищепки, сложила вдвое и проверила их на прочность, подергав за концы. Перекинула сдвоенную веревку через балку над головой и на свободном