Позорился он, а стыдно было мне.

Кира вдруг сощурилась, и ее лицо подозрительно напомнило мне ярославову рожу.

— Ты правда думаешь, что не опозорился только что?

— Это единственное, что ты мне можешь ответить? Милая моя, да тут позоришься только ты.

Кира холодно посмотрела на его ехидную харю. Такую же, как у нее самой.

— А тебе, похоже, нравится самоутверждаться за чужой счет?

— Избавь меня от своей бабской чуши, — Ярослав задрал нос, и мне захотелось по нему стукнуть.

На Румани больше никто не обращал внимания, поэтому я присел на то же место, где уже видел Киру, и начал так же гладить ее по плечам. У меня получалось грубее, но я старался.

Кира, тем временем, начала толкать речь, достойную депутата:

— Меня воротит от тебя. Как таких животных выпускают в цивилизованный мир? Тебя бы в цирке держать, детишкам показывать, как плохой пример! Думаешь, только мужикам можно поступать так? — она кивнула в сторону Румани. — По-твоему, женщины — это материал, который можно отрабатывать? Может, думаешь, что мужчины более развиты, чем мы? Что вы можете нами пользоваться? Открою тебе секрет: между мужчинами и женщинами нет никакой разницы. Мы одного вида и у нас почти одинаковая физиология, за исключением половых признаков. Думаешь, женщины могут сдерживать свои инстинкты, а мужчины — нет? Думаешь, только мужчины могут оставлять за собой след из рыдающих любовниц? Думаешь, только мужчины воротят нос от «пользованных»? Меня от тебя воротит! И мне тебя жаль.

Ярослав замер и хлопнул глазами в ответ. Он подозрительно затих. Я наблюдал за ним, потому что не знал, чего ждать дальше.

Ярослав двинулся. Я напрягся. Он шел в нашу с Румани сторону — я понятия не имел, что у него в голове, но первой моей мыслью было даже не защитить ее, а спастись самому. Потому что это, мать его, Ярослав!

Он подошел и присел по другую сторону кресла. Он тоже начал утешать Румани:

— Конечно, это нелегко, когда подруга вдруг оказывается тупой сукой, но жизнь продолжается!

— Уйди, — слабо дернулась Румани, как будто он ее уколол чем-то.

И хоть Ярослав не показал, что его задели слова Киры, я заметил, что после них его движения стали резче, а дыхание тяжелее. И мигать он стал чаще. Он был раздражен в своей скрытой манере. Думаю, это обычная черта тех, кто живет под маской. И нет, я не говорю, что жить под маской плохо. Я даже не говорю, что сам не ношу маску. Просто кому-то их маски жмут, и это заметно.

Что именно его задело, я не знал. Но знал, что такие люди склонны взрываться, когда замечают свое собственное лицемерие.

Еще я знал, что Румани нравится мне больше всех присутствующих, и плачет она из-за него. Поэтому я без лишних прелюдий встал и, не дав ему даже перевести дух, сказал:

— Так ты не умеешь быть честным. Думаешь, сейчас что-то умное сделал, но это не так.

Ярослав поднял голову. В его глазах я увидел шок — по-видимому, от меня он такого не ожидал. И я продолжил:

— Да, это очень круто, когда откровенны с тобой, а не ты. Это удобно. Вокруг тебя люди, которые претворяться не хотят, а ты думаешь, что они для этого слишком глупые. Ты сам по себе, ты всегда один. Думаешь, что ты злобный гений. Но это не делает тебя идеальным, это даже не делает тебя умным. Зато оставляет возможность уходить без потерь, которой ты, похоже, никогда не против воспользоваться. Которая позволяет тебе видеть вокруг театр, а не чувства других людей с вполне реальными причинами. Но на самом деле ты просто боишься, что тебя бросят — как бросили твои родители, как бросил я. Да, я тебя бросил, когда мы закончили школу. Я о тебе даже не вспоминал.

Ярослав смотрел на меня с добрым любопытством и наивной улыбкой, как ребенок. Он всем своим видом пытался показать, что не впечатлен, но по его глазам я видел, что сделал ему больно.

Заслужил.

Я думал, что он ударит меня. Но вместо этого Ярослав медленно поднялся и вышел из кухни.

— Прости, — сказал я, когда он уже шел по коридору. Должен был услышать.

Наступила тишина. Даже Румани не плакала и молча смотрела на меня.

По крайней мере, мы с Кирой пытались его подбить.

А потом входная дверь хлопнула с оглушительным грохотом, аж стены загудели.

Домой я заползал на карачках, уничтоженный женскими слезами и своей смелостью.

Сообщения от нее не пришло.

Да, я все еще о нем помнил и где-то на задворках души ждал.

Кем была она? Она была той, в которую мы с Лаврентием когда-то влюбились. Влюбились перед тем, как она разбила нам сердца. Синхронно: цок, цок.

Я пришел домой, проверил телефон и прошел в кухню.

На столе лежала одна из тех кошек, которые когда-то терлись мне об ноги у Румани в квартире. Кошка была мертва.

Властелин ключей

Ярослав случайно разбил ей череп, когда хлопнул дверью. Я вспомнил, как кошки лезли за мной, когда я выходил. Решил, что он не врет. К тому же, вся кошка осталась целой, просто не шевелилась — когда животное намеренно убивают, оно, наверное, должно выглядеть иначе. Я мог судить разве что по дохлым голубям на дороге. Никогда никого не убивал и трупы не разглядывал. Для того, чтобы реально кого-то убить, нужно реально поехать башкой.

Но вот на столе, за которым я уже много лет завтракал, обедал, ужинал и пил пиво, лежала мертвая кошка. Она лежала как будто ненастоящая, как муляж или мягкая игрушка. Наверно, до тех пор, пока живой организм не умрет, он шевелится, даже если это не заметно. Иначе не знаю даже, почему мертвые так отличаются от живых. Вроде все то же самое, но сразу видно, что тело мертво.

Я сидел за столом и передо мной лежала кошка, как будто блюдо какое-то. Как будто я собрался ее есть. Хвост свисал с края стола, невесомые шерстинки чуть качал сквозняк. Напротив меня сидел Ярослав. Все это выглядело так, как будто мы собираемся разделить званный ужин.

Пару минут мы сидели молча. Может, минут пятнадцать или полчаса.

А потом начали.

После того, как мы разделали кошку, все кругом покрыла ее шерсть. От шерсти было некуда деваться. Хотя шкура осталась целой. Свежевать мы не умели, просто выскоблили