Свежие могилы копать очень легко. Земля рыхлая, утрамбована слабо. Я не думал об этом, пока мы шли по кладбищу: думал, копать придется долго и тяжело, как яму под яблоню на даче, когда ты вместе с травой и корнями растений режешь первый слой, а потом уже начинаешь копать эту яму, а земля глинистая и каждый ее ком ты вырываешь из толщи почвы, как шахтер. Но свежую могилу откапывать легко.

Когда я вонзал лопату, земля под ней крошилась, как переваренная картошка. Я легко поддевал ее, как творог ложкой, и выбрасывал прочь.

Артур наблюдал за всем этим сверху, подсвечивая фонарем. Ночь стояла лунная и его силуэт очерчивался на фоне черного неба голубоватой каймой. Очень зловеще. Крест мы вытащили, чтоб не упал и не ударил никого из нас по макушке, и Артур держал его. Общая картина походила на обложку альбома какой-нибудь рок-группы.

На похоронах я бывал нечасто. Конечно, у меня, как и у любого другого ребенка, умирали бабки и прабабки, но я не смотрел, как их закапывают. Родители думали, что мне нельзя на такое смотреть. Может, кошмаров боялись. Или сами смотреть не больно-то и хотели.

Когда родители шли на похороны, я оставался дома. Не знал, что там происходит.

Всего один раз я видел, как гроб закапывают в землю. Мне было шестнадцать. К тому моменту почти всех моих пожилых родственников уже похоронили без моего участия, осталась всего одна тетка семидесяти пяти лет. До семидесяти шести она не дожила.

Я вспомнил об этом, когда лопата наткнулась на гроб. Это было не просто столкновение с чем-то твердым, это был стук. Полый стук, потому что за деревянной крышкой оставался воздух. Как будто я стучал куда-то, в другое измерение: копал-копал и наткнулся на это. Постучал в чужую дверь.

Вроде, всего ничего, но по спине мурашки забегали.

Крышка треснула. Может, разбилась, когда закапывали, от веса земли. Может, ее сломали мы с Ярославом, топча в раскапываемой яме. Это не так важно — главное, что я понял: мы уже стоим на покойнице. Уже минут десять, пока копаем. Сверху на ней лежала земля и обломки крышки, а уже на всем этом — наши ноги, но я представлял это не так. Я думал, мы будем отдирать крышку гроба, а не давить мертвое мясо ступнями, как виноград для вина.

Я стоял со стороны ее головы.

Раньше я думал, что резать трупы — самая противная вещь на свете. Но после того, как увидел уже порезанный и закопанный труп, я понял, что предела отвратительности попросту не существует. Порезанное нами тело теперь еще и припорошилось свежей землей, остатки которой мы голыми руками вычерпывали из гроба.

Яма у нас получилась кривая, как кратер от метеорита или входное отверстие снаряда: лунка с углублением посередине. По бокам могилы оставалась толща земли, с которой к нам, в середину, периодически сходили лавины песка — мы вычерпывали и вычерпывали, а земли становилось все больше. По центру ямы мы уже видели платье, в котором закопали бабку, а ее голова и ноги оставались в земле. Это мне нравилось: создавалось ощущение, что мы не до конца разворошили могилу, пока не видели лица покойницы. Не тревожили ее сон.

Сам я не собирался лезь руками в то, что лежало в гробу. Ярослав тоже. Над нами, опираясь на древко воткнутой в землю лопаты, Артур потягивал уже четвертую сигарету. А мы стояли в яме, и под ногами у нас лежал труп.

Если бы год назад вы сказали мне, что я разорю могилу, я бы… я бы вас послал куда подальше.

Я помнил, как закапывали мою тетку. Четыре мужика, которым заплатили, опускали в яму гроб. Они спускали неровно, и гроб дрожал — я думал, что так нельзя и кто-нибудь из родственников вокруг меня станет ругать этих рабочих, чтоб делали поровнее. Но ругаться никто не стал. Я тогда подумал, что, должно быть, единственный человек, которому до покойницы дело есть, лежит в гробу. И человек этот уже никому ничего не скажет.

На самом деле на мертвецов всем плевать.

Стоя в могиле я думал о том, что действительно нахожусь в другом мире. Когда ты стоишь на земле и знаешь, что под тобой покойники — это одно. Но когда ты находишься в яме и знаешь, что покойники повсюду… я понял: будь земля прозрачной — до ближайшего из соседей этой бабушки я смог бы дотянуться рукой. Они лежали совсем рядом. И я пришел к ним в гости. Я, человек, который крутил их мясо в фарш.

Ярослав об этом не думал, он уже копошился внизу. В останках той старухи.

Места в нашей яме было очень мало, поэтому для того, чтобы там покопаться, Ярослав сел на корточки и сунулся почти что мне между ног. Я отпрянул назад, обтерся об стенку могилы и вызвал целый оползень, который хлынул прямо на Ярослава.

— Ты что творишь?! — заорал Ярослав, закрывая лицо грязными руками. Я по-прежнему был только рад доставить ему какое-нибудь неудобство.

Помня о мертвецах кругом, теле старухи подо мной и мерзком Ярославе совсем близко, я полез прочь из могилы. Цеплялся за песок, который крошился и сходил вниз — на Ярослава, и упорно карабкался вверх. Артур продолжал наблюдать за нами, не говоря ни слова, я начинал паниковать из-за того, что выбраться никак не получалось, но тут из-под земли раздался голос:

— Нашел!

И тогда Артур дал мне руку.

После всего Артур безо всякой брезгливости сунул ключи в карман. Экий властелин ключей.

Закапывать яму обратно мы не хотели, но Артур нас вразумил:

— Вы же не хотите, чтобы родня мусарню на уши подняла? Они ж гроб проверят и увидят, что его содержимое с бумагами не сходится. Первые претензии ко мне будут, потому что я тело им отдал, а я вас прикрывать не собираюсь.

Такой уж он разумный, наш Артур.

Так что следующие несколько часов мы с Ярославом кидали песок обратно в могилу. У песка, оказывается, есть свойство уменьшаться со временем: после наших раскопок могила как будто ужалась. Раньше над ней высился холмик, а теперь она вроде даже немного просела под уровень почвы.

Но, в конце концов, и содержимого в могиле стало поменьше аж на одну связку ключей.

Мы с Ярославом снова вернулись к Лаврентию в квартиру под утро, испачканные и уставшие. Артур довез нас до