Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дывись, Прокопий Петрович, твоя рука чи ни? И грамоту прочитай!
Ляпунов поднял свиток, внимательно посмотрел на подпись, покачал головой и стал молча читать грамоту. Толпа замерла. Все глаза не отрываясь следили за каждым движением Ляпунова. Грамота была небольшая, и Прокопий Петрович быстро прочитал ее. Он поднял голову, взглянул на Заруцкого, пожал плечами и звучно, на всю площадь сказал, глядя прямо на громадную насторожившуюся толпу казаков:
– Подпись руки до моей сильно подобна…
Площадь сразу угрожающе загудела. Заруцкий усмехнулся, но поднял руку, чтоб дали сказать Ляпунову. Большинство затихло. Прокопий Петрович твердо прибавил:
– …но грамоты сей я никогда не писал!
Громадная толпа сразу точно взорвалась грозными выкриками:
– Не писав! А подпис, сам каже, його!
– Брешет, пёс москальский!
– Написав приказ, та й в кусты! А наших братив по сему приказу топлять!
– Мыкита, кажи йому! Иван Мартыныч, прикажи!
Заруцкий сделал шаг вперед к краю помоста и, махнув рукой на кричавших казаков, громко и ясно рассказал Ляпунову, что так возмутило казаков. В это утро, говорил он, казаки из куреня Опанаса Рывкова поехали в монастырь Николы на Угреше и у самого монастыря встретили отряд Матвея Плещеева. Те кричали им: «И вам то же будет, коли грабить станете!!» А в монастыре монахи бегали вкруг пруда и кричали, что туда покиданы казаки. Опанасовы казаки повытаскали тех. Двое потонули, а других двадцать восемь откачали, и они все здесь.
Заруцкий махнул рукой и вдруг крикнул:
– Идить сюда потоплени!
Из куреня Заварзина стали один за другим выходить казаки без шапок, в помятых, съежившихся кафтанах, с висящими чубами, с бледными, землистыми лицами.
На площади поднялись возмущенные крики. Ляпунов невольно вздрогнул и мрачно смотрел на обступивших помост воскресших утопленников.
– Никогда я той грамоты не писал, никогда не приказывал казаков топить, – твердо повторил Ляпунов – А грабить тоже не приказывал, то так. И Иван Мартынычу не один раз говорил, что не гоже казакам, словно разбойникам, православных христиан грабить. То так. От того не отрекаюсь.
– Грабити! – раздались возмущенные крики. – А чого ж кормов на даете? Мы за виру православную кровь проливаемо, а голодом сидим! От же для москалив е, а для нас нема ничого. Хиба то по-божьи?
Возмущенные казаки с красными, сердитыми лицами все ближе подступали к помосту. Заруцкий отошел в сторону. Кто-то из поручителей сказал было, что надо бы созвать совет всего ополчения.
– Оправят! Звисно, оправят! – кричали казаки. – Нехай нашему кругу отповедь дае. Мовчит вин! Молви, Прокопе! Чого мовчишь?
Ляпунов стоял на помосте, глядя сверху на обступивших его казаков, и молчал.
– Потоплени! – крикнул Заруцкий. – Кажить нам усим, як то було, що вас Матвий Плещеив потопити велив.
Он хорошо понимал, что после такого рассказа Ляпунову не сдобровать.
К толпе вытащенных из воды подошел атаман Заварзин и, хлопнув по плечу одного из казаков, сказал ему:
– Кажи, Данилка, усе кажи, як вы ихалы.
– Та у нас, Симон Ондреич, который день ни муки, ни живности немае. Аж животы пидвело. Слыхали мы що у монахив з Миколы на Угрише богато и хлиба, и живности, и тии монахи не гонять голодних – подають. Приихалы мы в монастырь. Монахи сперва було не хотилы ничого давати – кажуть: «Мы б далы, у нас е. Та тильки Прокопий Петрович на приказав. Воеводам щоб давать, а те в же делити будуть».
Сразу же кругом поднялся грозный гул:
– И сам не дае и другим на позволяе! Голодом поморить хоче!
– Сказывай, Данилка! – крикнул атаман.
– Як мы казали, що другий день ничого не или, так монахи почали нам носить хлиба, муки, живности разной гусив, курей, аж боровов пару пригналы. Мы им ноги вяжимо, щоб на коней взять, а тим часом слышим – скачут вершники [Всадники – Прим. ред.], богато, не миньш сотни. То Матюшко Плещеив з загином [Отрядом – Прим. ред.]. Заскочив во двор уперед усих та як гаркнэ: «Що тут таке! Вновь казаки граблять! Прокопий Петрович приказав казаков, которы граблять, казнью казнить. Вяжить их! Давайте живность, сучьи диты!»
Ну, мы бачимо-их по три чи по чотыри на одного, и складаем усе на землю. А вони к соби на седла приторочають. А там Матюшко кричит: «Вяжить их, вражат!» Покидалы воны на землю сабли наши та руки-ноги вяжуть. Мы гадали – повезуть нас кудысь. А як усих звязалы, вин знову кричить: «Кидайте их в воду. Ставок там на дуже велыкый.»
Толпа вновь загудела и плотно подступила к помосту. Заруцкий велел Данилке продолжать.
– Ой, браты! – завопил Данилка. – Що тут було! Мы кричим, и монахи кричать та его молять, щоб не топив крещеных людей. И вин свое: «Кидайте, щоб иным нэ повадно було! И почалы воны. По два чоловика хватають, раскачають та й в воду! Мы бьемся, а воны швидче та швидче. Зараз усих покидалы. Потопли б уси, як бу не товариство.
Тут уж толпу точно вихрем подхватило. С воплями казаки кинулись на помост, крича:
– Душегуб! Потопитель!
В один миг они взобрались на помост. Схватили Ляпунова и поволокли вниз.
Перепуганное казачье начальство скорей оттащило Заруцкого в сторону, чтоб разъяренные казаки не затоптали его в свалке. Трубецкой и Толстой пытались прорваться к Ляпунову, защитить его, кричали: «Мы за его порукой», но их отшвыривали прочь.
Громадная толпа навалилась на Ляпунова. С дикими воплями его тащили в разные стороны, рвали на части, топтали, осыпая руганью. Вопящий клубок, поднимая пыль, мотался по лугу, обрастая сбегавшимися со всех сторон казаками. Они тоже хотели прорваться в средину, чтоб самим пнуть Ляпунова или хоть плюнуть на него.
Спасти его уже никто не мог. Криков поручителей нельзя было и расслышать. Они тонули в общем неистовом шуме. Внезапно на опустевший помост, вырвавшись из толпы, вскочил Иван Никитич Ржевский, исконный враг Ляпунова, нападавший на него в совете ополчения. Махая саблей в воздухе, он что-то кричал, весь красный, злой, в съехавшей набок папахе. Сначала ничего нельзя было расслышать, но постепенно шум стал немного стихать, на Ржевского оглядывались, и наконец донеслись, заглушая общий гул, сердитые слова:
– …зря убили Прокопья… Прокопьевой вины нет!
Тут не остывшее еще бешенство вдруг вспыхнуло с новою яростью. Бросив растерзанный труп Ляпунова толпа ринулась к помосту, опрокинула его, разнесла в щепы и в один миг зарубила саблями неожиданного защитника Ляпунова.
Кто-то крикнул, что, верно, Прокопий много награбил. В его дому, наверно,