обратно. Ляпунова они и правда нагнали в Симоновом монастыре. Гаврилыч с ним разговор имел. Уговорил его вернуться в свою ставку. Сказал, что никто его не тронет, что это так себе молодые казаки бахвалились, а тронуть его никто не посмеет. Надо только кой-о-чем спросить его. Скажет он – ну и хорошо все будет. Проводили они его до самой его избы. Гаврилыч рад был, что поехал. Без него бог знает, что бы было. А Гаврилычу, по правде сказать, Ляпунов понравился. Видно сразу – настоящий воевода, знает, как ляхов в конец извести. Вот только приказ? Кабы не Тарас Наумыч говорил, и не поверил бы тому Гаврилыч.

Михайла решил не ждать больше и ехать в Нижний Новгород. Может, Козьма Миныч получше ополчение соберет, а Пожарский князь не станет с казаками вражду заводить. Про Степку мало и вспоминал Михайла. Ну, сбежал – что ж с ним сделаешь? Теперь уже, ведомо, не вернется. Сманил, видно, кто-нибудь. Жалко, понятно, что не доставит он его Марфуше, да что ж делать-то.

Михайла сказал Гаврилычу, что хочет в Нижний ехать. Довольно он навидался, какие у них тут дела делаются. Выбрали старшего воеводу, а он своих же изводить начал. Гаврилыч не удерживал его. Правда, что ему тут делать? Жалел он только, что нечего на дорогу Михайле дать. Что у него с Москвы было, давно они приели. Но Михайла только рукой махнул. Неужто с голоду помрет? Грамоту он надумал в портки зашить.

Гаврилыч пошел привести ему лошадь, а Михайла стоял с котомкой у землянки, поджидая его.

IV

Вдруг со стороны Яузы раздался топот, крики. Неужто опять ляхи? Какой-то отряд скакал прямо к их табору. Из всех землянок и палаток выскакивали казаки, привешивали к поясу сабли и бежали навстречу. Побежал и Михайла. Но скоро стало видно, что это вовсе не ляхи, а свои же казаки. Коней настегивают, кричат не разобрать чего. На многих конях по-двое сидят, и все точно с ума посходили: саблями машут, на стремена встают, кричат во весь голос:

– На коней уси! До Иван Мартыныча! Круг сбирать!

– Чи то по-божьи! Крещеных людей в воду кидать!

– Дывитесь! Дывитесь! Вытащилы! Ледве [Едва – Прим. ред.] откачалы!

– Двои потоплы, померли!

– Помолчить, товариство! – крикнул тут Гаврилыч. – Ничого не поймем. Кто потопив их? За що?

– Та Плещеев Матюшко! По приказу Прокопа! От!

– За що ж?

– Та що з монахив живность побрали та хлиб! Та що тут балакать! Бачьте – ледве живы. Утоплы бы! А усе Прокоп!

– Та Прокопий в Симоновом монастыри був. Мы його и до дому довелы.

– Та не сам вин – приказ!

– Чи без приказу Матюшко Плещеев став бы живых людей в ставку [Ставок – прудок. – Прим. ред.] топиты? За це ж не помилують?

– А приказ тот хто бачив? – спросил Гаврилыч.

– Та я ж тоби казав, – сказал хмуро Тарас. – Я бачив. Атаман Симонко Заварзин показував. И подпись своеручна. Знаю я його руку.

– Ходимо до Иван Мартыныча, товариство.

Казаки, толпившиеся кругом, разбежались за шапками.

Михайла сразу раздумал уезжать. Он хотел непременно узнать, неужто казаков правда топят по приказу Ляпунова? Несколько казаков поскакали к Заруцкому предупредить его, что сейчас приведут к нему спасенных из воды казаков, которых Матвей Плещеев топил по приказу Ляпунова. Пока казаки сбирались и кормили спасенных, посланные вернулись от Заруцкого и сказали, что Иван Мартыныч велел созвать большой круг, за Ляпуновым послал гонцов, чтоб он пришел на круг и дал ответ, как он мог без Заруцкого и без Трубецкого такой приказ написать и своеручно подписать.

Казаки толпились между землянками, поджидая своих гостей. Когда те вышли из землянок, где их угощали похлебкой и горилкой, все казаки толпой повалили к Серпуховским воротам, где стояли палатки Заруцкого и войсковых старшин. Там уже собрались все старшины, все войсковое начальство и много казаков из табора Трубецкого.

Когда подошла новая толпа казаков, весь громадный пустырь перед разрушенными стенами Белого города и развалинами Серпуховских ворот был залит толпой казаков, ставших по обычаю на пустыре своими куренями.

Ляпунова не было. Гонцы только что вернулись и сказали начальству, что Прокопий Петрович итти на круг не хочет.

– Трусит! – закричали с разных концов.

– Втече, мабуть!

– Не сбежит. Сторожат его.

– Ходим уси до його! – закричал кто-то.

Но тут вошел на помост Заруцкий в нарядном кафтане и бархатных шароварах, снял папаху, поклонился на все стороны воинству и сказал:

– Мовчить, товариство! На гоже то, чтоб велыкый круг до його ходив. Вин повинен на круг прийти, колы зовуть. Пошлем Трубецкого Юрья та Толстого Сильвестра. Нехай воны його на свою руку визьмут, що ниякого зла йому не буде.

Трубецкой и Толстой вышли из рядов, поклонились атаману и казакам и сказали, что коли атаман приказывает, они тотчас пойдут и приведут Ляпунова. Им-то уж он, наверно, поверит. Посланцы ушли, а казаки кричали, ругали Ляпунова и злобились.

Заруцкий велел рассказать великому кругу как казаки, ездившие в монастырь Николы на Угреше, нашли брошенных в воду казаков, как узнали, кто их топил, и как спасли. Казаки еще сильней заволновались и стали наперебой выкрикивать, что с ними было.

– Так ничого нэ розибрать. Нехай один говорит, – приказал старший атаман. – Ну, ось ты, Панаска!

Панаска, молодой казак в вышитой рубахе, стоявший прямо против помоста, впереди своего куреня, звонко закричал:

– Подлюги! Порубить их усих-и Матюшку того, и Ляпунова! Усих москалив!

– Да ты дило кажи! – перебил его атаман.

– Я ж говорю – подлюги! Чого надумали! А все Прокопка бисов! Зарубить його! Чого з им розмовлять!

– Э, дурень! – оборвал его Заруцкий. – Дило треба казати! Мовчи! Нехай краще Мыкита каже. Мыкита, кажи, як усе було.

Никита, рослый, мрачный казак с длинным чубом, густыми черными усами и нависшими бровями, протолкался вперед и загудел, точно в пустую бочку. Но только что он заговорил, как с лагеря Ляпунова показались трое: сам Ляпунов, Прокопий Петрович, Юрий Трубецкой и Сильвестр Толстой.

Ляпунов подошел прямо к помосту, взошел на него, стал рядом с Заруцким и поклонился сперва ему, а потом на три стороны казакам.

Заруцкий только руку поднял, и на кругу тихо стало. Все глаза уставились на Ляпунова. Заруцкий вызвал атамана Заварзина и велел ему показать Ляпунову грамоту. Справа от помоста из переднего ряда выступил сивый казак, высокий, немного сутулый, с торчащими вверх угловатыми плечами и узкой грудью. Красный кафтан висел на нем мешком, и шагал он как-то нескладно, свесив голову на левое