Я никогда не питал особой страсти к девственницам. Более того, избегал. Быть источником боли для маленьких девочек не очень-то привлекательная для меня перспектива. Все мои партнерши, начиная с самой первой, первой были либо старше, либо ровесницы. Ну, может, год-два младше, но невинностью там и не пахло. С Викой же пропасть в десять лет. И впервые в жизни я хочу быть первым. И единственным.

Эта мысль точит, словно термит древесину — жадно, настойчиво, упрямо. Выедает мозг, отравляя образовавшуюся пустоту упрямой аксиомой — МОЯ.

ТОЛЬКО МОЯ.

Вместе с потоком горячих капель на плечи стекают воспоминания. Воспоминания наших встреч, разговоров, незаметных столкновений… Если бы я был фаталистом, то твердо бы уверовал, что сама судьба сталкивает нас. И это будет продолжаться до тех пор, пока не покоримся ей, срастаясь душами, телами, мыслями, корнями…

МАРК

Я впервые увидел малышку Беккер, когда ей было пять дней от роду. До нее и не подозревал, что вообще бывают такие маленькие люди. Ручки и ножки, как веревочки, кожа прозрачная, с синеющими паутинками вен, тонкие пальчики, сжатые в крепкие кулачки, мутные серо-дымчатые глаза, розовый беззубый рот и писк, напоминающей мявканье слепого котенка.

— Знакомься, Марк, это Виктория Викторовна Беккер, — восхищенно сказала ее мать, пытаясь упаковать тщедушного младенца в розовый комбинезончик.

— А почему она такая маленькая? — спросил я Елену, с опаской склонившись над розовым копошащимся существом, который в бесконтрольном движении едва не задел собственный маленький носик.

Я поймал двумя пальцами ее ручку, боясь повредить малышку, но внезапно кулачок разжался, и лягушачья тоненькая лапка с мягкими прозрачными ноготками медленно сжала мой указательный палец.

— В ней всего два с половиной килограмма, — улыбнулась ее мать.

— А это нормально? На нее же страшно смотреть… — сказал я и с замиранием сердца продолжил наблюдать, как сжимаются крошечные розовые губы и хмурятся редкие, полупрозрачные брови.

— Ой, Марк — засмеялась Елена, — Посмотрим, что ты скажешь лет через двадцать! Еще будешь к нам в женихи проситься!

— Через двадцать лет я буду старый… — буркнул в ответ, а женщина по-доброму заливисто рассмеялась.

— Через двадцать лет, милый, ты будешь красивым и успешным мужчиной, можешь не сомневаться… Ну-ка, Марк, возьми ее на руки, — сказала вдруг Елена и протянула теплый шевелящийся комочек.

Отказаться я попросту не успел. В моих дрожащих от страха за жизнь лягушонка ладонях, уже лежала невесомая ноша.

— Юноша, замрите! — сказала женщина, и в то же мгновение полароид выплюнул черный квадрат. — Держи, Марк, это тебе на память.

На жесткой карточке постепенно проявился кадр, где тощий лопоухий мальчик с ужасом в глазах прижимает к груди карапуза, разинувшего беззубый рот, сонно зевая.

______

Вторая наша встреча состоялась через пять лет. В солнечной Греции.

В пятнадцать лет мало какой подросток веселится в путешествии на море с родителями, поэтому меня не покидало упадническое настроение, не смываемое даже морской солью, а с лица не сползала кислая гримаса, но знай тогда, что это наша последняя совместная поездка, я точно вел бы себя лучше. Не как зажравшийся хорошей жизнью, родительским вниманием и ненужной, как тогда казалось, их любовью подросток.

К сожалению, нам не дано изменить прошлое. Равно как и предвидеть будущее.

А пока ничего не предвещало скорой беды, я лениво сидел на белоснежном песке пляжа Эгремни и вглядывался в лазурные волны, шелестящие пузыристой белой пеной и облизывающей мои тощие подростковые ноги.

Маленькая девчонка в нелепой короне, надетой поверх белой панамки, в легком розовом кобинезончике с белыми абстрактными разводами, вооруженная кислотно-желтой пушистой сумочкой, стремительно приближалась ко мне. Я обернулся. Неподалеку оживленно беседовали три супружеские пары — мои родители, дядька с теткой и Беккеры. Елена лучезарно улыбнулась мне, помахала своей тонкой ручкой и многозначительно кивнула на малышку.

Ты ли это, лягушонок?

— ПЛивет!

— Привет…

— Ты гЛустный!

— А ты креветка, — улыбнулся я девчонке. В своем наряде и с синими глазками-пуговками малышка и впрямь напоминала розовую креветочку.

— Я не кЛеветка! Я — пЛинцесса!

— Круто…

— А ты чего гЛустишь?

— Я не грущу. Мне скучно…

— Мне утЛом тоЗе было гЛустно. Мама сделала мне коЛону.

— Ммм… красивая.

— Она волшебная. Мама сказала, что пока у меня эта коЛона, я никогда не буду гЛустить.

— Тебе повезло.

— Хочешь, я тебя наЛисую?

— А ты умеешь?

— Да!

— Нарисуй…

Девчушка выудила из раздражающей глаза сумочки красный блокнот и карандаши и уселась на песок напротив меня.

— Не шевелись! — приказала она и принялась создавать шедевр.

Спустя минут пять, Елена окликнула Вику. Семья собиралась покинуть пляж. Малышка вырвала изрисованную страничку, сложила пополам и сунула мне в руки. Наспех собрала карандаши и вместе с блокнотом и песком запихала в сумочку.

— Пока…

— Пока, креветка…

Малышка развернулась и побежала к матери, но, спустя пару шагов остановилась и вернулась обратно. Маленькая ладошка с длинными по-прежнему лягушачьими пальчиками стянула с головы корону из картона.

— ДеЛжи, это тебе. Будешь думать обо мне и никогда не гЛустить.

Малышка нацепила розовый ободок с пластиковыми стразами на мою голову и ускакала к родителям, а я развернул свой первый портрет от Виктории Беккер.

На желтом песке стоял человечек с круглыми, как у Чебурашки, ушами, овальным туловищем и палочками вместо рук и ног. Напротив стояла принцесса. В пышном синем платье и короне с острыми пиками. Человечки друг другу улыбались, между ними светило розовое солнце, а вместо облаков по небу плыли голубые сердечки…

________

В третий раз мы увиделись спустя полтора года. На годовщину смерти моих родителей, а также дяди и тети. Темные времена для нашей семьи…

Беккеры приехали с малышкой Викой. В этот раз она была без короны, но ее рюкзак по-прежнему был набит карандашами. Вике очень понравился наш сад. Старые деревья клонились до земли от тяжелых поспевающих яблок, под горячими лучами июльского солнца переливалась изумрудная зелень, гудели шмели и пчелы, стрекотали кузнечики, пахло высушенной скошенной травой.

Девочка неподвижно сидела на теплом камне, лишь серый карандаш что-то царапал в блокноте медленными плавными движениями. На ней был хлопковый розовый сарафанчик в белый горошек и неизменная панамка.